Книга "Чего ты боишься?" вышла на Ridero и ЛитРес

Душу легко ранит одиночество, равнодушие, недоверие. Иногда она не в состоянии исцелиться самостоятельно, тогда ей необходимы помощь, совет, поддержка. Окажет ли ее кто-нибудь?

Вырастут ли вновь крылья у того, кто, казалось, утратил их навсегда?

Порой человек знает, куда идти, но не знает какой дорогой. Чудо, если рядом случится тот, кто сумеет помочь.

Подростки видят то, чего не замечают взрослые с их скучными, однообразными занятиями и привычками. Способен ли обыватель отрешиться от повседневности, увидеть мир глазами ребенка?

Новая книга Анны Бойко «Чего ты боишься?» – это 11 рассказов и повестей. Нестандартные повороты сюжета, разнообразные характеры, смешные и грустные истории. Объединяет все произведения сборника одно — живые люди, чьи проблемы мало чем отличаются от наших с вами.

Купить книгу можно на ЛитРес или на Ridero, а если платить не хочется, то рассказы «Поезд», «Рутина», «Теория прогрессорства», «Мерцание» и «Лего», а также повесть «Чего ты боишься?» можно прочесть бесплатно. 

Поезд

Монотонный перестук колес, плавное покачивание. Пахнет шпалами и немного паленой резиной. Чуть влажная наволочка на плоской подушке. Тонкое, кусачее шерстяное одеяло. Зябко. Эмма ежится, подтягивает коленки к груди и просыпается окончательно.
За занавесками то ли раннее утро, то ли поздний вечер. Хмарь, серость.
Стянув с запястья резинку, Эмма привычно сооружает на затылке хвост. Одергивает свитер, поправляет воротник, проводит ладонью по лицу. Свешивается вниз. Крис спит как всегда, на животе. Разметавшись, насколько возможно, на узкой вагонной койке.
- Эй, - зовет она шепотом.
Взлохмаченная голова отрывается от подушки. Секунду он приходил в себя, затем встряхивается как кот и бесшумно садится.
- Скоро прибываем.
- Да.
- Умыться бы, пока все не набежали.
- Пошли.
Неуклюже спрыгнув, она задевает стол. Звякают подстаканники. Мальчик напротив Криса сонно шевелится. Воровато на него оглянувшись, Эмма выскакивает в коридор. Крис останавливается, поправляет на мальчике одеяло.
Дверь купе грякает так, что сомнений не остается – к их возвращению спать никто не будет.
В коридоре стужа и запахи. Сильнее пахнет креозотом и тормозными колодками. И еще застарелым куревом. На крайней сидушке в неудобной позе ютится дядя Яков. От его усов поднимается облачко пара.
- Как оно? – интересуется Крис.
Старик пожимает плечами:
- Да никак.
Эмма невнятно здоровается и проскакивает мимо.
- Засыпаю я. Каждый раз засыпаю, - раздосадовано продолжает дядя Яков. – Хоть на полчаса, а засыпаю. Что там за это время…
Взгляд скользит по обшарпанным дверям, сидушкам, по давно не мытому полу. Главное – не смотреть в окна. В коридоре занавески собраны в аккуратные треугольники и пейзаж как на ладони. Кто их каждое утро открывает… уму непостижимо. Крис говорит, зря она так. Ничего там за окнами нет. Он прав. Нет там ничего. Блеклый, рассеянный свет. Туманная дымка, пылевая взвесь до самого горизонта.

---

Жидкость с рычанием низвергается из унитаза на мелькающие шпалы. Вода в умывальнике по температуре близка к нулю. Шипя сквозь зубы, Эмма стягивает свитер, намыливает спину и под мышками. Умывается. В железном шкафчике – одноразовые полотенца. Вафельные, маленькие, некоторые с дырками. Они плохо впитывают воду.
Швырнув полотенце прямо на пол, Эмма поспешно натягивает свитер.
Крис ждет в коридоре. Забирает зубную щетку и пасту – почему-то одни на двоих.
Без него не хочется возвращаться. И мимо дяди Якова протискиваться не хочется. Возле туалета понемногу образуется очередь. Хмурая, ворчливая, не выспавшаяся. За окном постепенно появляются одноэтажные домишки. Редкие, разбросанные далеко один от другого. Какие-то неправильные, плоские, похожие на декорации. Пригород. Еще минут двадцать, и они на месте.

---

Мальчик как обычно ноет. Тоненько, болезненно, на одной ноте. Он давно устал от собственного плача, но остановиться не умеет или не может. Растирает сопли грязными, худыми кулачками. Эмма отворачивается, с натугой откидывает сидение диванчика, достает из сумки сверток с едой.
- Что у нас сегодня? – бодро интересуется Маша, дородная, неунывающая хохлушка средних лет. - О, бутерброды с колбаской. Как ты любишь, смотри, маленький!
Обитатели купе давно бросили попытки выяснить, как зовут мальчика. Поэтому, в зависимости от степени усталости и раздражения, он именуется «маленьким», «бельчонком», «нытиком», «сироткой» или «ревушкой».
Эмма без любопытства смотрит на стол. Пакетики чая в стаканах. В каждом из четырех. Иногда пакетиков оказывается три или два, иногда их вообще нет. Сегодня повезло. Восемь кубиков сахара на блюдечке. Маша свои два прячет в карман. Эмма кидает в стакан. Крис отправляет в стакан «сиротке» четыре куска. Его и свои. Двух на огромный стакан маловато, четыре – в самый раз.
- Поделиться с тобой? – в который раз предлагает Маша. – Мне один и тебе.
- Спасибо, я люблю без сахара, - отзывается с улыбкой Крис.
Эмма забирает два стакана, протискивается к выходу и отправляется к титану за кипятком, Маша нагоняет ее в коридоре. Вода сегодня не чистая, чай получается мутный, с глиняным привкусом.
Мальчик отталкивает стакан и снова плачет.
Маша потягивается, раздвигает занавески. Уже можно, уже не страшно. Медленно темнеет. Пыль улеглась, дома сделались похожими на настоящие и стоят теперь близко друг к другу, образуя улицы и переулки.
Мимо окна тянется безлюдная платформа. С большей части вывески слезла краска, от названия осталось только «…ка». Существует множество версий, как станция называлась прежде, но Эмма подозревает, что ни одна не соответствует действительности.
Состав дергается в последний раз и останавливается.
Нытик, не переставая всхлипывать, плетется к выходу. Маша суетится, прибирая со стола.
- Куда пойдем?
- Для начала, думаю, в обувной?
С позавчера Крис сохранил куртку и вполне сносные ботинки. На ногах Эммы красуются тапочки. Меховые, розовые, с помпонами. Удирали в спешке и обуться не получилось. Она морщится и кивает:
- Да, не помешает. А после?
- Посмотрим.
Магазинчик находится буквально в паре шагов от станции. Она выбирает те же ботинки, что в прошлый раз. Замшевые, высокие, без каблука. Меряет.
- Прошлая пара была удобней.
- Тебе кажется. Они быстро разносятся, ты же знаешь.
Она покорно кивает, и они бредут к выходу.
- Сколько у нас еще?
- До темноты часа два.
- Пойдем к реке?
- А в музей не хочешь заглянуть? Вдруг там что-нибудь…
- Нет, - она равнодушно мотает головой. - А ты?
- Я бы зашел.
- Тогда иди, я подожду на улице.
- Не надо, - он обнимает ее за плечи. – как-нибудь в другой раз.
Они спускаются к воде. Ветер морщит зеркальную гладь, ерошит волосы Эммы.
- Перебраться бы на ту сторону…
- Там ничего нет.
- А вдруг есть?
Он не отвечает, только крепче прижимает ее к себе. Закрыв глаза, она растворяется в нем. Вдыхает едва уловимый аромат крема для бритья и его собственный, присущий только ему запах. Такой любимый, такой родной.
- Знаешь, я все-таки натерла ноги.
- Менять?
- Ну их, неохота.
- Тогда пойдем обустраиваться, пока не стемнело окончательно.
- Где будем спать?
- В поезде?
- Только не это. Видеть его не могу!
- Тогда в гостинице?
- Почему нет?
- В которой?
- В той, что налево, а потом вверх.
- А дойдешь?
Она невесело усмехается.
В здании гостиницы гораздо темнее, чем снаружи. Почти на ощупь они поднимаются на второй этаж и заваливаются в первый попавшийся номер.
Эмма падает на широкую кровать, блаженно потягивается.
- Что там у нас?
В слабом свете из окон он находит столик и неизменный, накрытый крышкой поднос.
- Кажется, курица. И какие-то овощи. Картошка, или…
- Судя по запаху, тыква.
- Возможно. И что-то темное, - он нюхает. – Похоже на вишневый сок.
- Целый пир…
- Да уж.
Позже они лежат под слегка влажным одеялом. Она все старается прижаться плотнее и в конце концов оказывается в коконе из его рук и ног. Ритм его дыхания скоро меняется, слышится уютное сопение. Теплая рука на ее талии делается тяжелой. Некоторое время Эмма лежит и бессмысленно улыбается.
Все, что ей необходимо, здесь, рядом. Пусть в музей ходят те, у кого не так.
Надо спать. Кто знает, что случится через час, два, пять?

---

Она просыпается мгновенно. Мокрая от пота с бешено колотящимся сердцем. Пахнет сыростью, пылью, давно покинутым помещением. В кромешной тьме слышится шелест. Крис резко садится:
- Ботинки одевай!
- Один нашла, а второй где-то… завалился.
Он чуть слышно чертыхается, лезет под кровать.
- Вот, держи!
- А твои?
- Всегда со мной. А вот куртка… не помнишь, куда я вчера кинул?
- Не видела.
- Жаль.
На улице светлее, чем внутри. Обитатели поезда, те, кто поотчаянней или поромантичней, бегут к составу со всех сторон. Те, кто практичнее, ночевали в вагонах, их утренний забег не касается.
Бегущие - кто в чем, некоторые в нижнем белье. За ними, на расстоянии сотни метров, неспешно движется живой, шуршащий хитином ковер.
Жуки не кусаются, не жалят. Они крошечные и с виду совершенно безобидны. Они просто ползут. Сплошь покрывают дома, машины, фонари. Заползают в окна и двери. Если замешкаешься – в рот, нос и уши.
- Давай! - Крис заталкивает ее в вагон так, что она чуть не падает.
Помогает благообразному пожилому мужчине и запрыгивает сам.
Пассажиры набиваются в коридор и в тамбуры. В купе проталкивается Маша, с размаху плюхается на диванчик.
- Короткая вышла передышка. Ну, уцелели сегодня? Далеко бежали?
- Не очень, - качает головой Эмма. – А ты?
- Я с горы. Ужас. Еле успела. Ну а мелкий что?
- Не знаю. Сегодня мы его не видели, - хмурится Крис.
- Неужели опять?!. – Маша хватается за пухлые щеки. - Интересно, он вообще понимает, что происходит? Слышал, что ему говорили?
Эмма пожимает плечами.
Поезд вздрагивает, платформа с наполовину стертой надписью проплывает в обратном направлении. Взбудораженные пассажиры понемногу рассредоточиваются по местам.
Нытик не появляется. Некоторое время Маша горестно вздыхает, затем виновато бормочет «зато тихо сегодня будет», и с бабьей практичностью переезжает с верхней полки на нижнюю.
Крис и Эмма молчат. Оба знают, что уговаривать мальчишку бесполезно. Он не слышит доводов и аргументов, или, возможно, их не понимает. И идти за пацаном бессмысленно. Во-первых он нутром чует слежку. Во-вторых, обнаружив на хвосте доброжелателей, не разбирая дороги несется прочь. Несколько раз из-за него случались крайне неприятные инциденты.
Собственно говоря, ничего удивительного в поведении нытика нет, каждый в поезде сходит с ума по-своему. Дядя Яков ночами караулит у окна полустанки. В противоположном конце вагона некий Олег ловит того, кто в каждое затемнение моет посуду, подкладывает еду, меняет постельное белье и подливает воду в титан. Кто-то пишет записки и оставляет их на столике. Кто-то выбивает окна и выпрыгивает на ходу из поезда. Кто-то во время остановок убегает как можно дальше. Кто-то проникает в тепловоз. Толку-то? Кабина – Эмма сама туда как-то забралась - чистая бутафория. Все как настоящее, только ни с чем не соединено. Поезд едет сам по себе, сам ускоряется и тормозит, а в тепловозе можно поиграть в машиниста. Скажем, погудеть понарошку.
Еда, как обычно, ожидает под диванчиком. Снова курица. На сей раз с огурцами и, почему-то, с плавлеными сырками.
Крис молча кладет свой сахар Эмме в стакан. Он ненавидит чай, не важно, с сахаром или без. Он любит кофе. Крепкий, невероятно сладкий, с молоком. Кофе здесь нет. Молока тоже.
Маша деловито делит четыре порции на троих.
Здесь нет времени - все часы давно остановились. Нет света. В городе вообще нет электричества. Что-то странное происходит с сутками. Кажется, вечер сменяется ночью, а ночь вечером. Солнца, возможно, тоже нет. Есть бесконечная, тускло и равномерно освещенная пыльная равнина.
- Давай завтра никуда не пойдем? Чего там делать?
Поезд мчится по проложенной в пыли одноколейке. Там, откуда он сейчас стремительно удаляется, за платформой с наполовину исчезнувшей надписью, дорога заканчивается тупиком. С другой стороны, примерно в тысяче километров от городка с неизвестным названием, рельсы пропадают в пустыне, занесенные песком. Когда-то путь пытались расчищать, затем бросили. Ветер сводит на нет все усилия за считанные минуты. Да и поезд дальше не едет.
В пустыню они прибудут завтра утром (или вечером, как кому нравится).
- Может, немного прогуляемся, ноги разомнем?
- Но палатку ставить не будем.
Зомби совсем не страшные, не страшнее жуков. Они медлительные, неповоротливые, почти не агрессивные. Они хватают тебя, наваливаются сверху, подминают и ты проваливаешься в глубокую, спасительную черноту…
- Спать вернемся сюда?
- Почему нет?
Маша косится с завистью. Поезд полон одиночек. Эмма и Крис – исключение.




---

Пробуждение почти в точности повторяет предыдущие. Только на этот раз мальчик просыпается первым. Он сидит на своем обычном месте и тихонько скулит. Маша, непостижимым образом перемещенная с нижней полки на верхнюю, еще похрапывает. Эмма с отвращением смотрит на мятые пакетики в стаканах (сегодня их три) и с жалостью - на пацаненка. Сколько раз он уже умирал? Она сбилась со счета.
- Эй, белкин, может хватит удирать?
Он косится испугано. Слышит, но вот понимает ли – большой вопрос.
- Чай будешь?
Он не кивает, но всхлипывать перестает.
Ниагара на шпалы, ледяная вода и белое вафельное полотенце с огромной дырой посередине. Грыз его кто-то, что ли?
Крис забирает у нее мокрую щетку и пасту, которая, как и мыло, никогда не заканчивается. Он задумчив и молчалив сегодня.
Дележка сахара. На завтрак вареные яйца и две банки шпрот. Нытик набрасывается на одну и уничтожает содержимое в момент. Маша ворчит, Крис усмехается и открывает вторую. Рыбки стремительно исчезают одна за другой.
- Плохо ему не будет? – сварливо интересуется Маша.

---

Остановки в городе всегда короче. Обычно они длятся несколько часов. В пустыне поезд может стоять несколько затемнений подряд. Песок заносит колеса, пассажиры изнывают от скуки.
Первое затемнение они провели в поезде. Затем, устав от непрерывного нытья мальчишки и причитаний Маши, соорудили из пледов подобия пончо и ушли в барханы. Несколько часов бродили в сумерках, стараясь не потерять поезд из виду. Его рука, большая и теплая, крепко держала ее, узкую и по обыкновению замерзшую ладошку. Оба молчали, но и молчать с Крисом было хорошо. Иногда может быть даже лучше, чем разговаривать.
Песок набился в ботинки, Эмма окончательно стерла ноги, но не желает в этом признаваться. Темнеет, пора возвращаться. Крис смотрит вопросительно, с полуулыбкой. Оба не любят просыпаться в окружении зомби, но возвращаться к Маше и нытику хочется еще меньше.
- Угу… - Эмма кивает и направляется к сложенным горкой палаткам.
- Вот эта?
- Почему?
- Мне кажется, когда-то она была оранжевой.
- Фантазерка.
Вместе раскатывают дно, натягивают полотнище. Крис втыкает колышки в плотный песок.
- Ужинать будем?
- Не хочу курицу.
- А вдруг там что-нибудь другое? Утка по-пекински, крабы? Фасоль?
- У-гу…
Эмма долго лежит без сна, ощущая спиной и боком его тепло.
Песок шуршит по тенту.



---

Начало вторжения проспали оба. Когда Крис вытолкнул ее из палатки, вокруг хаотично метались обитатели поезда и неспешно охотились за ними долговязые, худощавые, полусгнившие фигуры.
До поезда метров сто, всего ничего. Только по прямой не проскочить.
- На десять часов, где свободней, видишь?
- Вижу.
- Пошла!
Сжимая предплечье, он буквально тащит ее за собой. Ботинки вязнут в песке, дыхания не хватает.
- Беги… один. Завтра… увидимся.
- Не дождешься!
Дуга почти закончилась, до вагона остается метров двадцать… за спиной раздается жалобный, тонкий крик. Крис приостанавливается, оборачивается. Нытик догоняет, несется огромными, неуклюжими прыжками. Рот перекошен, в глазах ужас. Наперерез ему двигается зомби. Небольшой по меркам взрослого, семилетнему пацану он, должно быть, кажется настоящим гигантом.
- В вагон! – не терпящим возражения тоном командует Крис и поворачивается к мальчишке.
- Нет, он сам виноват! Не надо!
- Он ребенок, ему страшно!
- Я с тобой!..
Крупный зомби появляется откуда-то справа и хватает Эмму за свободную руку. Она визжит по-девчоночьи, судорожно вырывается. Крис бьет страхолюдину в челюсть и бросается назад. Мальчика уже схватили и волокут прочь. До спасительного тамбура пара десятков шагов. Эмма всхлипывает, поворачивается и бежит за Крисом. Цепкие, холодные пальцы сжимаются у нее на щиколотках и голенях.
Он учил ее отбиваться локтями и коленями. Учил проводить захваты, учил высвобождаться. Сакральные знания забылись в мгновение ока, сметенные неконтролируемой паникой. С одним зомби она, вероятно, справилась бы. С несколькими – нет.
Множество не знающих жалости, словно железных пальцев впиваются в ноги и руки, лишают воли, тянут к земле. Падая, она в последний раз видит Криса. На него насели четверо. Пригибают вниз, не дают шевелиться. Освобожденный нытик мчится к вагону и, кажется, успевает...


---

Утренний серый свет заползает в окно сквозь тонкую занавеску. Проснувшись как всегда от холода, Эмма собирает волосы в хвост. Вспоминает вчерашнее, морщится. Чтоб ему, этому нытику. Крис теперь не только без куртки, но и без ботинок. Будет, как она в прошлый раз, щеголять в тапочках. Потянувшись, она свешивается с полки. Внизу сидят, тесно прижавшись друг к другу, Маша и пацан. Мальчишка непривычно тих.
- Уцелел вчера? – чуть холоднее, чем следует, интересуется Эмма.
Маша кивает и смотрит как-то… напряженно.
Полка Криса выглядит так, будто там не ночевали. Несмятая подушка, аккуратно расправленный плед. В животе нехорошо холодеет.
- Крис вышел, да? За чаем?
Он не ушел бы один, без нее, не предупредив. И все четыре стакана на месте.
Маша молчит.
- Кьис не вейнулся? – тоненько и хрипло спрашивает мальчик.
Первые слова за много-много дней. При других обстоятельствах Эмма плясала бы от радости.
- Тшш, маленький.
Маша прижимает пацана к груди, не сводя с Эммы испуганных глаз.
Секунду Эмма растерянно моргает, затем крик сотрясает все ее существо. Страшный, нечеловеческий, идущий откуда-то из глубины естества.



---

Горло саднит, жжет глаза. Слез нет. Непослушные, холодные пальцы гладят подушку Криса. Она лежит час за часом, затемнение за затемнением. Откуда-то сзади иногда возникает Маша. Предлагает чай, хлеб, курицу. Нытик бормочет что-то в углу.
Эмма не двигается. Только каждое утро, если хватает сил, спускается вниз, на место Криса. Несколько раз с ней случалось удушливое ничто, местный аналог смерти. Наверно, от голода и обезвоживания.
Маша подходит все реже.
Пытке нет конца, отчаянию нет предела.

---

Утро. Пора. На руках подтянутся к краю, скатиться вниз… слабый крик, полный изумления и боли. От неожиданности Эмма открывает глаза. Маши и пацаненка нет. На полке Криса лежит худенькая, совершенно незнакомая старушка в платке.
- Как… вы здесь… - голос заржавел, вместо вопроса получается нечленораздельное карканье.
Женщина осторожно высвобождает придавленную ногу:
- Наверно, как все? Умерла… и вот…
Как она может оставаться такой спокойной?! Когда Эмма впервые проснулась в поезде, то долго не могла понять и принять. Крис как маленькой объяснял ей раз за разом, что случилось, и где они теперь. Заботился, уговаривал, ухаживал…
Откашлявшись, Эмма с трудом садится и отодвигается от незнакомки.
- Простите, я не хотела. Конечно, вы… как все. И место теперь принадлежит вам. Безраздельно.
Старушка смотрит внимательно:
- Ты огорчена.
Эмма молча лезет наверх, к себе на полку.

---

- Город. Эмма, ты идешь?
Тихий голос вырвал из небытия, где Крис…
- Нет!
- Прости… только мне кажется, тебе надо сходить.
Она мысленно считает до десяти.
- Зачем?
- Загляни в музей. И посиди у воды. Она уносит печаль.
- Вы христианка.
- Атеистка. Иначе не оказалась бы здесь.
Эмма фыркает.
- Что-то не похоже.
Старушка усмехается.
- Не путай личные убеждения и навязанные догмы.
- Зачем… в музей?
- Чтобы отпустить.
- Я не смогу. Рано.
- А ты попробуй. Вдруг получится.
- Нет.
Некоторое время старушка молчит. Возится внизу, наверно собирается в город. Затем совершенно иным тоном предлагает:
- Тогда… попробуй по-другому. Вспомни, осознай, почувствуй и пройди тем же путем.
- Что?.. – вскидывается Эмма.
- Ты услышала.
- Но не поняла.
- Правда?
- Вы не шутите?! Никто…
- Как же никто, ведь вы заняли чьи-то места?
- Наверно… но это произошло вечность назад, и я никогда об этом не думала.
- А ты подумай.
Сил, оказывается, совсем не осталось. Эмма скорее падает, чем слезает с верхней полки. Непослушными руками натягивает плед, вдевает трясущиеся ноги в тапочки.

---

Вокзальная площадь ничуть не изменилась, только Эмма воспринимает ее теперь чуть иначе. Те же покрытые пылью, будто недавно оставленные обитателями дома обрели индивидуальность, сделались частью истории.
Здание музея, казавшееся прежде безликим и неинтересным, притягивает взгляд, беспокоит и манит одновременно. Она впервые переступает порог.
- У нас примерно час, - рассеянно бросает старушка.
- Час? – не задумываясь, переспрашивает Эмма. - Почему?
- Потом стемнеет, - пожимает плечами спутница.
Сумрачные залы. Полки, шкафы, столы и стулья. Никаких ограждений, никаких витрин. Экспозиция меняется каждое затемнение. Каждый посетитель найдет здесь дорогую сердцу вещь. Подаренную любимой дочерью шаль, обручальное кольцо, сожженное в прошлой жизни письмо, портрет потерянного навсегда человека... Некоторые, не в состоянии удержаться, уносят драгоценную памятку с собой. Ненадолго. Затемнение и сон забирают музейные экспонаты.
Словно во сне Эмма идет сквозь анфиладу комнат. Как найти то, что предназначено ей? Она не знает. Крис бы подсказал, он заглядывал сюда время от времени. В том, недоступном теперь мире у него остались мама, бывшая жена, дочь…
Кто-то склонился над столом и жадно листает страницы дневника, кто-то плачет, кто-то, не веря глазам, рассматривает потертую, сломанную заколку, кто-то увлеченно роется в старинной шкатулке.
- Наказание или награда?.. - неразборчиво бормочет за спиной старушка.
Через полчаса Эмма окончательно выбивается из сил.
- По-моему… - начинает она… и видит.
Куртка с клетчатой подкладкой. Одна из его последних. Сиротливо лежит на стуле, брошенная небрежной рукой. Недоверчиво всматриваясь, Эмма медленно подходит, садится на корточки. Гладит грубую ткань, утыкается лицом в воротник. Слабый запах крема для бритья и другой, почти неразличимый, родной запах его кожи.
Она приходит в себя на берегу реки. Пальцы вцепились в ткань куртки, словно в спасательный круг.
- А ты говорила, незачем идти, - ласково произносит почти неразличимая в темноте старушка. Оказывается, она по-прежнему рядом.
Эмма судорожно вздыхает… и отчаянно, навзрыд плачет. Впервые после исчезновения Криса. Старушка гладит ее по плечу. Постепенно слезы заканчиваются и дышать становится словно бы легче.
- А вы… - все еще всхлипывая, вспоминает Эмма. - Вы там ничего не нашли?
Старушка качает головой.
- Как же так?! Он тоже… не ходил из-за меня. Так неправильно! Давайте вернемся и вы…
- Не к спеху, - старушка улыбается. - К тому же стемнело, ничего не видно. Найду в следующий раз.
- Спасибо… - Эмма накидывает куртку Криса на плечи, с трудом поднимается. – Наверно, надо идти?..
- Что ж, давай попробуем…
Знакомый шелест прерывает старушку на полуслове.
- Жуки… так рано?
Какое-то время они бредут, спотыкаясь и хватаясь друг за друга, затем силы окончательно оставляют Эмму. Она оседает на брусчатку, старушка останавливается.
- Пожалуйста… идите. Все равно завтра мы встретимся в поезде.
Старушка кивает и садится рядом, прямо на мостовую. Берет Эмму за руку. Та плотнее кутается в куртку.
- Как вас зовут?
- Ася. Анастасия.
- Красиво… как вы сюда попали?
- Старость такая штука… - Ася невесело улыбается, - рано или поздно она заканчивается смертью. А что случилось с тобой и…
- Гололед. Автокатастрофа. Я знаю, Крис сделал, что мог, но...
Она мало что помнит о том, как все произошло. Только летящую по диагонали навстречу двойную сплошную, остервенелый гудок МАЗа, вспышку боли, темноту.
- Не сомневаюсь, что сделал. Вам повезло попасть сюда вместе, вдвоем, сразу. Здесь… все яснее…
Тишина. Шорох становится явственнее.
- Ася, как вы думаете… я смогу?
В темноте не видно, но Эмме кажется, будто старушка одобрительно улыбается.
Умирать, погребенной жуками, менее приятно, чем в пустыне, в объятиях зомби.

---

Мутный, серый свет. Рано. Холодно. Запах тормозных колодок и креозота. Плавное покачивание и перестук. Тихонечко похрапывает Маша. Эмма садится и проводит ладонью по лицу. Собирает волосы в хвост и заглядывает вниз. Полка Криса вновь пуста, одеяло заправлено, подушка не смята.
Бесшумно спрыгнув на пол, Эмма одевает тапочки, поправляет сползшее с маленького Максима одеяло. Выходит и как можно тише прикрывает дверь купе. Идет до конца вагона, останавливается рядом с понурым, озябшим стариком, накидывает ему на плечи плед.
- Спасибо, дочка.
- Как дела, дядя Яков?
- Да опять заснул, будь оно неладно…
- Подежурить с вами завтра?
- Да не надо, дочка, чего зря не спать?
- А вдруг, не заснем?
- Думаешь?
- А то! И чего-нибудь обязательно увидим. Полустанок или огни на горизонте…
Он впервые смотрит на Эмму и неуверенно улыбается.

----

Читать другие произведения 

Рутина

Как часто вам в руки попадают рекламные листовки? Их норовит всучить студент или бабушка у метро, они постоянно оказываются в вашем почтовом ящике. 

Вы точно знаете - они не содержат никакой полезной информации… или иногда случаются исключения?


Любимому мужу на заметку –
никогда не рассказывай мне
страшилки на сон грядущий.
Они имеют обыкновение сниться.

Листовки летели по Смолвуду не первый день. Влажный ветер кружил их, бросал в лица прохожим, налеплял на стены домов, крыши, окна, на витрину магазинчика штучных товаров. Старый Йоханссон, собирая с прилавка скудные покупки, угрюмо ворчал:

– Только подумай, Ода, они призывают к праведной жизни, а сами так жестоки к лесу! Конечно, я знаю, по их меркам деревья лишены души…

– Говорят, на листовках написано, будто они сделаны из вторичного сырья, – примирительно улыбнулась Одэхингум, старая индианка, владелица магазинчика. – Сама-то я не вижу, зрение уже не то…

– Да если и так, все одно!.. И собирать… кому прикажешь собирать весь этот мусор?! Посмотри, во что они превратили город! Ни одной чистой улицы!

Индианка благодушно кивала, щуря подслеповатые глаза за толстыми линзами очков.

– До завтра, Ода.

-– Береги себя, старый брюзга.

Брякнул колокольчик. Шаркая ногами и не переставая ворчать, старый Йоханссон вышел на улицу.

Казалось, в Смолвуде идет снег. Нежно-зеленый, как стены в том стариковском приюте, в который едва не упек его прошлой весной любимый сынок Яцек. Как бы не так! Рано еще Йоханссону в богадельню, не так уж он стар, еще повоюет. Медленно бредя по улице, он вдавливал тяжелыми ботинками в осеннюю грязь бледно-зеленые, испещренные крупными, легко читаемыми буквами листы. Кажется, весь город уже наизусть знает, что в них написано.

«Скоро, скоро земля содрогнется и настанет тьма. Истлеет, рассыплется в прах все наносное и останется человек нагим и босым, таким, каким создал его Господь. Огонь и ветер станут царствовать на планете, воздух сделается непригоден для дыхания. Три дня и три ночи над миром будут властвовать силы, недоступные разуму человеческому. Каждый, кто узрит эти силы или вдохнет отравленный воздух, умрет на месте. Каждый, кто захочет жизни для себя, и близких своих, и для тварей бессловесных, закроется с ними в доме своем, затворит плотно окна и двери, закроет глаза свои и станет усердно молиться.»

На обороте другим шрифтом, покрупнее:

«Наши святые братия из приюта слепых создали рождественские украшения для ваших домов. Великолепные, наполняющие дома уютом елочные гирлянды. Не пройдите мимо, протяните руку помощи, братия старались для вас, постарайтесь же и вы для них. Купите гирлянды, украсьте дома ваши и да воздастся вам по заслугам. Тьма придет в ваши дома и на ваши улицы, но эти гирлянды подарят вам свет жизни.»

Удивительно нагло, навязчиво и бездарно. Одна сторона посвящена грубому запугиванию, вторая – настырной, бесхитростной рекламе.

И подпись: «Орден спасения мира». Вот так, скромно и без претензий.

Раньше проклятые святоши разбрасывали другие тексты, не столь угрожающие и меркантильные. Призывали к миру и добросердечию, приказывали отринуть все наносное, утверждали, что цивилизация – зло, что необходимо вернуться к природе… Хорошо рассуждать тем, у кого в груди не зашит кардиостимулятор, в глаз не вставлен искусственный хрусталик, а в берцовую кость не вмонтирован удручающих размеров штифт. М-даа.

Светло-зеленый квадратик шлепнул старого Йоханссона по щеке. Не больно, но как-то… унизительно. Поймать бы одного из распространителей и отлупить как следует. Старик выругался сквозь зубы и скомкал ненавистную бумажку.

--

По дороге в супермаркет Whole Foods он заглянул к пастору. Небольшой опрятный домик стоял на отшибе, хозяин подстригал живую изгородь возле крыльца.

– Отец Эрнст, добрый день!

– И вам, мистер Йоханссон. Рад видеть вас в добром здравии. Не хотите ли чашку чаю?

– Благодарю, не откажусь.

Невысокий щуплый пастор снял и аккуратно сложил фартук и перчатки, убрал в специальный ящичек ножницы и пригласил гостя в дом. Поставил чайник, извлек из холодильника кусок яблочного пирога, накрыл на стол.

– Прохладно сегодня, не находите?

Смущенно кашлянув, Йоханссон поерзал на стуле.

– Да, не жарко. Отец Эрнст… я давно не появлялся в церкви…

– Церковь всегда ждет вас, мой друг.

– Да… да. Отец Эрнст… скажите, вы причастны к этому… – старик неопределенно махнул рукой.

– О, вы о листовках… - добродушный пастор слегка нахмурился. – И да, и нет. Сверху пришла директива «не мешать». Хотя, по совести сказать, тексты не совсем соответствуют канону.

– Не совсем соответствуют?

– По совести сказать, совсем не соответствуют. Откровенная ересь, если честно.

– Вот даже как…

Пастор вздохнул и пригладил редкие седые волосы на затылке.

– Да… так. Как и последняя проповедь, что мне прислали.

– О чем же в ней говорится?

– Да примерно о том же. Общий смысл такой – если поднимется ветер, небо потемнеет, а земля задрожит под ногами, следует немедленно запереть все двери, занавесить окна, а щели тщательно законопатить. Молиться три дня и три ночи и только по прошествии этого времени выглядывать на улицу. Инструкция по выживанию, а не проповедь.

– Что за…

– Не судите, да не судимы будете. Кто знает, быть может, им там, наверху, виднее, что правда, а что ложь, – вздохнул пастор, отводя глаза.

Маленькая Эппл скакала вокруг матери, хватая ее то за одну руку, то за другую:

– Мама, снег! Смотри, снег идет!

– Это не снег, милая, это бумажки.

– Все равно они как снег. Зеленый, весенний снег!

Миссис Хант с улыбкой смотрела на дочь. Живые, озорные глаза, белые зубки, блестящие темные кудряшки выбились из-под яркой розовой шапочки.

– До весны еще далеко, Яблочко. Скоро выпадет настоящий снег. Может, мы даже поиграем в снежки…

– А сейчас… сейчас мы можем поиграть?

– Не получится, малыш. Сейчас мы с тобой заглянем в Whole Foods, купим вкусненького и вернемся домой, ждать папу.

– Ис-т-ле-ет, рас-сыпле-тся… мама, что это?

– Милая, не читай, - миссис Хант отобрала у дочери листовку. – Люди всякое пишут… Бог с ними.

…Йоханссон часто забредал в Whole Foods. Не для того, чтобы что-то купить, слишком уж тут дорого. Просто потолкаться среди нарядно одетой, озабоченной покупками и домашними делами толпы. Поглазеть на красивые витрины, провести рукой по шершавому дереву прилавков, услышать разнообразные запахи и звуки. Ощутить жизнь.

Выложенные на видном месте гирлянды, якобы сделанные слепыми из приюта, выглядели, мягко говоря, не привлекательно. Иссиня-черные круглые лампочки на зеленом витом шнуре. В наш-то век сверхтехнологий!.. Старик повертел одну в руках и положил на место.

– Мистер, разве вам не жалко этих несчастных? Купите гирлянду, она украсит ваше жилище! Стоит сущие копейки!

Продавец старался изо всех сил, будто за продажу столь непритязательного товара ему пообещали двойную премию. Йоханссон брезгливо поморщился.

– Мне кажется они такие… сказочные, – раздался откуда-то снизу детский голосок. – Может, они будут светиться темно-зеленым, как огни эльфов.

Девочка заглядывала ему в лицо снизу вверх огромными, цвета горького шоколада глазами.

– Думаешь?

– Конечно. Смотрите, моя мама купила целых две!

– Советуешь взять?

Она уверенно кивнула, и он почему-то не смог противиться. Чертыхаясь, заплатил в кассе и направился к выходу.

---

На мокрую от дождя дверь, прямо возле ручки, налипла листовка. Какой дурак сказал, что зеленый цвет успокаивает?! Йоханссон в гневе сжал кулак, привычно комкая тонкий бумажный лист. С кряхтением нагнулся, достал из-под коврика ключ.

Дома выяснилось, что обитатели приюта не только слепы, но и криворуки. Гирлянда не горела. Он покрутил ее так и эдак, выключил и снова включил. Хотел выбросить в мусор, но затем передумал. Игрушек-то нет, Яцек забрал все до единой, когда уезжал. Йоханссон, бормоча проклятия, взгромоздился на табурет, достал из шкафчика над раковиной пыльную искусственную елку, встряхнул, небрежно обмотал длинной гирляндой. Водрузил на стол в центре комнаты. Вот он, итог более чем шестидесятилетней жизни.

Вспомнились стеклянные шары, расписанные покойной женой, сделанный из настоящих перьев снегирь, снеговик из ваты… Йоханссон тряхнул головой. Ладно, что ж теперь… Внуков бы повидать когда-нибудь…

Индейку и клюквенный соус принесла сердобольная Ханна, мать маленькой Эппл, той самой, что уговорила его купить в Whole Foods никчемную гирлянду. Молодая женщина достала посуду, ловко накрыла на стол. Не спрашивая о сыне с невесткой, присела рядом, налила в две рюмки можжевеловой настойки собственного изготовления. С сочувствием кивнула на «украшенную» елку:

– Не горит?

– Нет.

– И у нас. Обе. Представляете? Яблочко упросила не выкидывать, так и висят. Одна на двери, на еловой ветке, вторая у нее в спальне.

– Ну… помогли людям, – неопределенно пожал плечами Йоханссон. Можжевеловка и индейка настроили его на благодушный лад, ворчать в кои-то веки не хотелось.

---

На рассвете он проснулся в поту. Обычный кошмар, ничего нового. Перед глазами все еще как живое стояло желтокожее, перемазанное кровью, почти детское лицо. Огромная каска, слезы в похожих на маслины, темных глазах. В ушах звучал без конца повторяемый вопрос на непонятном, птичьем языке. Несмотря на прошедшие сорок лет, смысл вопроса ни тогда, ни теперь не вызывал сомнений. «За что?!». Ничего личного, парень. Это война…

Ныла нога, ощущалось сердце. Старость, что и говори, не радость.

Он поднялся, постанывая. В зыбких утренних сумерках доплелся до кухни, сварил кофе. Живущий через два дома хаски надрывно взвыл, кто-то басовитый из дальних домов подхватил песню. Больше не уснуть. Самое время заняться воспоминаниями. Кряхтя, Йоханссон достал из ящика две стопки писем, перевязанных пожелтевшими от времени лентами, две тетради, карандаш. Водрузил на нос старые, перемотанные изолентой очки. Включил тусклую медную лампу. У него, как у русского писателя Толстого, жизнь делится на мир и войну. Некоторое время он раздумывал. Наконец, отложил в сторону одну из тетрадей и открыл другую. Сегодня день войны.

Погода менялась, крупные капли стукались о стекло и витиеватыми дорожками сбегали вниз, мимо окна летели коричневые листья и бесконечные листовки. Хаски не унимался, четвероногие собратья вторили ему на разные голоса. Часа через два Йоханссон оторвался от тетради, с наслаждением потянулся. Отхлебнул из кружки остывший кофе, бросил взгляд на часы и снова выглянул в окно. Пора бы уже солнцу подняться, а такое впечатление, что стало еще темнее. Кусты жимолости словно растворились во мраке, небо приобрело угрожающий графитовый оттенок. Не нагрянул бы ураган…

Что там обещают с погодой?

Он долго крутил ручку настройки, но так ничего и не добился. Свистящий шум и шипение, больше ничего. Странно.

Позвонить что ли Ханне? Она всегда в курсе прогноза.

В трубке царила могильная тишина. Авария на линии, ничего страшного, такое случалось и раньше.

В окно ударил порыв шквалистого ветра. Стекло затрещало, но выдержало. Грохнуло и вспыхнуло, пол под ногами качнулся. Сработали инстинкты, Йоханссон мгновенно очутился под столом. Постарался занять как можно меньше места и прикрыл голову руками.

Дом снова ощутимо тряхнуло, лампа под медным абажуром вспыхнула и погасла. Наступила кромешная тьма. Старик выждал минут пять. Ни на что не надеясь, выбрался из-под стола, пощелкал выключателем. Пошарил в ящике, откопал среди ненужного хлама свечу и спички. Чиркнул о коробок. Неверное, синеватое пламя вспыхнуло на секунду и тотчас угасло. То же произошло и со второй спичкой. И с пятой. Чертыхнувшись, он бросил коробок обратно в ящик, промахнулся.

«Тьма придет в ваши дома и на ваши улицы, но эти гирлянды подарят вам свет жизни.»

Йохансон машинально глянул в сторону стола. Разумеется, гирлянда по прежнему не горела, но… в угольно-черной тьме дома она оказалась единственным видимым предметом. И от нее исходило… спокойствие. Присев к столу, он уставился на нанизанные на витой провод шарики. Осторожно потрогал пальцем. Ничего особенного. Гладкие, прохладные… никакие.

Минута… две… десять… по кухне поплыл едва уловимый запах протухших яиц. Секунду старик не шевелился. Затем в панике вскочил, ударился головой о шкаф, подбежал к раковине, содрал с вешалки полотенца и еще какие-то тряпки, сунул под кран. Метнулся к окну, принялся затыкать влажными полотенцами щели по периметру. Задернул шторы.

Еще двери, основная и черного входа. И окна второго этажа.

«…Скоро, скоро земля содрогнется и настанет тьма… Огонь и ветер станут царствовать на планете, воздух сделается не пригоден для дыхания... Каждый, кто… вдохнет отравленный воздух, умрет на месте.»

Вроде все. Обессиленный, хрипло дыша, он привалился плечом к стене. Дом большой, воздуху хватит надолго. Хорошо.

За окном по-прежнему бушевала стихия, а вот собаки смолкли, все как одна. Непреодолимо сильно хотелось вернулся на первый этаж. На кухню. Подойти к столу. Дотронуться до дурацкой гирлянды. Сидеть, не выпуская ее из рук. Глупость какая!

Ругая себя последними словами, он медленно спустился вниз. Еще раз проверил окна и двери, прошелся по комнатам. Не спеша вернулся на кухню. Дотянувшись до чайника, сделал несколько глотков. Пол вновь содрогнулся, старик уцепился за столешницу… за елку… за гирлянду. Как-то незаметно для себя очутился за столом, уронил голову на руки с крепко зажатыми стеклянными шариками, закрыл глаза.

---

Очнулся он в полной, совершенно обморочной тишине. Неловко пошевелился и почувствовал, как с него в буквальном смысле осыпается одежда. Брюки и рубашка почти целиком превратились в мелкодисперсную пыль, осталась только редкая основа из ниток. Наручные часы исчезли вместе с пластиковым ремешком, от ботинок уцелела только верхняя часть.

– А врали, что подметки из каучука… – пробормотал Йоханссон, начиная догадываться, что к чему.

«…Истлеет, рассыплется в прах все наносное и останется человек нагим и босым, таким, каким создал его Господь...»

На всякий случай принюхался. Вроде ничем не пахнет.

Трясущимися руками ощупал надежный дубовый стол. Горстки праха на месте веселеньких пластиковых мисочек, что когда-то давно подарила невестка, и искусственной елки. А вот стеклянная сахарница уцелела. Как и льняная скатерть. Не выпуская из рук гирлянды, он добрался до книжных полок. Так и есть, бумажные издания в порядке, а вот электронная книжка, шикарный подарок в честь выхода на пенсию, исчезла. Нашелся только густо запорошенный пылью кожаный футляр и несколько деталек сложной формы. Значит, все изготовленное из натуральных материалов, кожи, дерева, металла, осталось, а всякие пластики и синтетические ткани рассыпались в труху? Занятно.

Дом снова тряхнуло, но совсем слабо. Приглушенные шторами, сверкнули одна за другой три зеленоватые вспышки.

Черт. Х-холодно. Он нащупал в шкафу что-то длинное, то ли занавеску, то ли покрывало, закутался с головой. Паника паникой, а жить как-то надо.

---

В мертвом холодильнике что-то, предположительно вареная колбаса в обертке, превратилось в осклизлый, странно пахнущий конгломерат. Йоханссон поморщился и брезгливо вытер пальцы об импровизированную одежду. Уцелели сыр, два пончика, упаковка жареной картошки и немного вчерашней индейки, принесенной заботливой Ханной. Не подумав, он отхлебнул из банки с колой и долго отплевывался. Жидкий вариант порошка по вкусу напоминал растворенный в воде пепел.

«Три дня и три ночи над миром будут властвовать силы, недоступные разуму человеческому. Каждый, кто захочет жизни для себя, и близких своих, и для тварей бессловесных, закроется с ними в доме своем, затворит плотно окна и двери, закроет глаза свои и станет усердно молиться.»

Три дня… а что дальше? Жизнь? Конец света? Суд Божий? Отпущение грехов? Или результат будет зависеть от того, сколь усердно станут молиться люди?! Листовки ни словом не упоминали о будущем. Лаконичная инструкция на три дня вперед и… все.

Доказывает ли случившееся, что Бог существует? Что он долго наблюдал, а теперь принял деятельное участие? Или нет?

Одно ясно, если то, что происходит здесь и сейчас в маленьком Смолвуде, происходит по всей планете, жизнь изменится кардинально и не в лучшую сторону.

----

Сколько прошло времени? Час, три, сутки?

Несколько раз он просыпался в кромешной тьме. Несколько раз обходил дом, проверял, не появились ли где щели. Пил из чайника, уничтожил всю еду, нашел шерстяные носки и относительно целые мокасины.

Паника переросла в отупение, периоды бодрствования становились все короче.

---

…Серый, неуверенный свет сочился сквозь плотные шторы. Что сейчас, утро, день, вечер? Тело затекло от неудобной позы. Йоханссон с трудом выпрямился и понял, что ослеп на один глаз. На тот, в котором заботливые врачи лет пять назад поменяли хрусталик. Старик разжал руку и выронил на стол гирлянду. Ощущение, что он не проживет без нее и минуты пропало. Перед ним снова лежала обычная, ничем не примечательная, никчемная, некрасивая, не слишком умело сделанная вещь.

Йоханссон поднялся из-за стола, скривился от боли в ноге, огляделся. Кухня выглядела, как после пожара. Угольно-черный порошок на столе, полу, полках, даже на стенах и потолке. Много предметов исчезло, большая часть оставшихся пришла в полную негодность.

Пошатываясь и щурясь от яркого света, он вышел на порог. Серое, затянутое тучами небо, мокрые, давно сбросившие листву деревья. Интересно, пережили ли они трехдневное светопреставление?.. Жирная на вид, черная грязь повсюду… крошечный трупик мыши-полевки на дорожке.

На крыльце соседнего дома теснилось, завернутое в какие-то тряпки, семейство Хантов. Маленькая Эппл, ее отец, мать и совершенно ошалевшая кошка Джуди. Старик подошел к девочке и поклонился:

– Ты спасла мне жизнь, маленькая мисс.

Глаза ребенка удивленно распахнулись.

– Что вы такое говорите, мистер Йоханссон? – изумилась Ханна.

– Ваша дочь уговорила меня купить гирлянду.

– О, вы тоже почувствовали, что в ней спасение? Мы обмотались обеими, когда все началось, так и сидели, связанные…

– Точно, – смущенно кивнул мистер Хант. – И Джуди не слезала с колен. Обычно-то ее не дозовешься…

– Миссис Хант… Ханна… – через силу выговорил Йоханссон, – нужно посмотреть, как там остальные. Думаю, будет лучше, если вы с Эппл останетесь дома.

Она взглянула на него темными как у дочери, тревожными глазами, спросила мужа:

– Джон? Ты тоже так думаешь?

Мистер Хант обвел взглядом изменившуюся улицу, кашлянул и кивнул:

– Да, так будет лучше, милая. Поищите вдвоем с Эппл, вдруг в доме осталась какая-нибудь одежда и съестное. Они нам понадобятся.

– Но мам!..

– Конечно, конечно, пойдем, Яблочко.

Миссис Хант обняла дочь и увлекла ее за собой обратно в дом.

---

Заглядывать к старику Биллу не стоит, это он знал точно. Если вместо кардиостимулятора у вас в груди оказывается горстка черного порошка… ничего хорошего ждать не приходится.

Дом Ходжессонов… боги. В том году семейная чета поменяла чугунные водопроводные трубы на эти, новомодные, пластиковые. Видимо, хозяева держались, пока вода не поднялась выше окон второго этажа, а потом... Первым они нашли Мистера Ходжессона. Припорошенный угольно-черной пылью он плавал лицом вниз в огромной луже, что образовалась на месте сада. Миссис Ходжессон лежала внутри, возле закрытого, но разбитого окна. Руки в порезах, лицо искажено гримасой ужаса. Задохнулась она или утонула, выяснять никому не захотелось.

Пес Райтов, Свифт, издох возле конуры, буквально в пятидесяти шагах от дома. Глаза полны мУки, горло в крови, язык вывалился из пасти. Перед смертью несчастный бульдог рвался с цепи, пытался то ли убежать, то ли искать помощи у хозяев. Опасаясь худшего, Йоханссон робко постучал в дверь. Ему открыли почти мгновенно.

Брат и сестра, завернутые на манер римских патрициев в шерстяные пледы, испуганно выглянули наружу:

– Добрый… день, соседи. Все закончилось?

– Надеемся, – вздохнул мистер Хант.

– Хорошо бы…

– Как тихо, Джи! Слышишь? Никаких птиц, собаки не лают… – она осеклась, заметив, наконец, Свифта. – Боже!..

– Он так кричал… как человек, – вздохнул ее брат. – Я не рискнул открыть дверь, боялся, что все мы…

Мисс Райт расплакалась.

– Джером, Лайза… мы хотим обойти дома и найти тех, кто выжил. Вы нам поможете? – смущенно кашлянул Йоханссон.

---

Их набралось человек пятьдесят. Испуганных, недоумевающих, нелепо одетых, не представляющих, как жить дальше. Всего пятьдесят человек, четыре кота, две собаки, один попугай и несколько карликовых кроликов.

Два коттеджа во время землетрясения съехали в овраг и погребли своих хозяев под обломками. В один дом попала молния и он сгорел, несмотря на проливной дождь. Некоторые жители городка, очевидно, не придали значения запаху и не заткнули щели в дверях и окнах…

Самое страшное, не выжил никто из тех, у кого дома не оказалось сделанной руками слепых гирлянды. Таких оказалось большинство.

Домик пастора вроде бы уцелел. По-прежнему опрятный и аккуратный, с недавно выкрашенными стенами, он по-прежнему возвышался на холме. Только выглядел отчего-то покинутым.

«Только не отец Эрнст! С божиим человеком не могло произойти ничего дурного, – не веря себе, тихо бормотал Йоханссон. – Он всегда был добр к нам, помогал, чем мог, не нарушал обеты… Уж если я уцелел…»

Дверь оказалась заперта изнутри, на стук и колокольчик никто не отзывался. Старая индианка Одэхингум, завернутая в живописное пончо, обогнула дом и тихо вскрикнула. Йоханссон подковылял к ней и увидел трещину, змеящуюся от самой крыши до фундамента. Пастора, крепко сжимающего в руке крест и обмотанного гирляндами, нашли в ванной комнате. Трещина не оставила ему шансов.

---

…– Горд собой?

– Слушай, вот чего ты прикопался?! Проблему решать надо было? Надо. В кратчайшие сроки? В кратчайшие. С затратой минимума ресурсов? Да. Все пункты выполнены, чего еще?!

– Раздолбай, – печально констатировал Второй.

– Зато ты – образец для подражания.

Собеседник неслышно вздохнул. Воцарилась пауза длиной в оборот корабля.

– Пока ситуация не стала критичной, я старался давать советы. Прислушался к ним хоть кто-нибудь? Нет! – Не выдержав тишины, задиристо прошипел Первый и уже тише добавил: – И это… положим, те, кто посообразительнее, выжили.

– Те, что порелигиознее, хочешь сказать?

– Религия – опиум, они сами сказали! Да какая разница? Сказано было, купите гирлянды, они вас спасут. Почему бы не прислушаться к доброму совету?

– Лампочки, которые не горят… М-даа… Почему не шарики, не мишуру? Ты бы оставил в жилом водоеме предмет, который не функционирует как надо или отправил бы его в утилизатор? Впрочем, да, кого я спрашиваю. Ты бы не отправил. И еще. Ты не задумывался, может, им слишком часто предлагали гирлянды и многое другое? Так часто, что они привыкли не слышать этих предложений? – укоризненно моргнул голыми веками Второй. – Ладно, с так называемыми разумными все более-менее понятно, но эти… как их… твари бессловесные? Они-то чем провинились?

– Ч-чешуехвостый… Слушай, было ясно сказано: «Каждый, кто захочет жизни для себя, и близких своих, и для тварей бессловесных, закроется с ними в доме своем, затворит плотно окна и двери, закроет глаза свои и станет усердно молиться.» Ну, молиться, положим, не обязательно, если только так, для собственного успокоения. Но закрыться-то что помешало? С тварями? И гирляндами?

– Может, они не поняли? Или не поверили?

– Может. По любому, есть специальные дома, коровники там… зоопарки… зверофермы. В них эти… твари, которые бессловесные, частично выжили. А остальные… Ну, не судьба. А так называемые разумные… Станут ближе к природе, заделаются на сотню-другую лет веганами. Это ж по любому лучше, чем ласты склеить? В конце концов, может, поумнеют в стрессовой ситуации. Опять же, перенаселение им теперь не грозит.

– Это точно. А такое понятие, как экология тебе знакомо?

– Шутишь?!

– С тобой никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Так вот, ты эту самую экологию только что загубил. Разрушил почти все экосистемы планеты, уничтожил большинство видов живых существ…

– Да затопило выше ушей! – взорвался Первый. – Каждый раз одно и тоже. Знай, затыкай дыры, штопай прорехи, из чешуи выпрыгивай! Без смены и отдыха, между прочим. И что в результате? Ты же и виноват!

– Согласно инструкции – нет. Только тебе самому…

– Ч-чешуехвостый! Поду-умаешь, какой правильный! В следующий раз сам будешь решать проблемы. Как ты любишь, методом отделения соли от сахара… Если успеешь.

– Успею.

– Все может быть… – Первый с хрустом потянулся. – Слушай, умник, хватит воспитывать, по любому дело сделано, ничего не исправить. Поделись лучше жукокрылами, а то сам жрешь горстями, а мне даже не предложил. Я, между прочим, с дежурства!

----

Читать другие произведения

Теория прогрессорства

источник фото

1. Александра

- Проиграла, проиграла! – сестра повалилась на подушки, в воздухе замелькали босые пятки.

- Не очень-то честно, - буркнула Саня, – тебя отец натаскивал.

- Зато ты старше!

- Всего на два года!

- На целых два! - Машка показала язык.

Саня раздраженно скрутила в трубочку планшет с позорно сданной партией в 3D шахматы.

- Ладно, загадывай.

Сестрица выглядела подозрительно довольной, словно налакавшаяся сливок кошка. Не иначе, задумала каверзу. «Случайно ли она выбрала именно шахматы?..» - промелькнула здравая, но несколько запоздавшая мысль.

- Ты-ы... – предвкушая реакцию, тянула Машка, - ты выйдешь наружу и запишешь пару флешей!

- С ума сошла?! Нам к шлюзу даже подходить запрещено! Отец убьет, если узнает!

- Трусиха! Второй час ночи, он спит давно!

- Да, но запретов на пустом месте не бывает.

- Ерунда! Отец занят Лиходеем, ему некогда, а одним нам нельзя выходить по инструкции. Вот и все! Только ты сама видела, как он позавчера проверял датчики. Два часа проторчал на улице и хоть бы что!

Лиходей, бортовой компьютер серии ЛХД 374, заартачился на пути к Вереску, небольшой, малоизученной, но вроде бы перспективной планете, где отцу предстояло работать ближайшие полгода. Пришлось совершить аварийную посадку в этой богом забытой дыре.

- В отличие от нас он ксенобилог и знает, что делает.

Сестра и не думала сдаваться.

- Мы торчим здесь уже неделю, - азартно наседала она, - и ни разу даже не выглянули из шлюпки. Завтра улетаем без единого трофея. Обидно, такая возможность пропадает! Самостоятельная колония, запретившая вмешиваться в свои дела лет триста назад. Раритет! Ребята бы лопнули от зависти.

- Стремно.

- Да ла-адно! Вот послушай, - Машка отобрала у Сани планшет, развернула. – Компьютер, запрос. Краткая информация о планете.

- О какой? – не без ехидства уточнил приятный мужской баритон.

- О той, на которой мы находимся.

- Планета земного типа, принадлежит к системе одиночной звезды класса G, - с готовностью забубнил планшет, - обитаемый мир. Второй класс опасности. Номер по каталогу SC-256 b. Самоназвание - Йер. Открыта в 2221. 2252 год – закончено террафомирование. Через год прибыли первые колонисты. В 2284 году Йер заявил о независимости. На данный момент выявлена четвертая степень деградации населения...

- Достаточно, - оборвала сестрица, и баритон дисциплинированно умолк. – Ну, хватит? Всего-то второй класс из пяти…

- Странно, - задумчиво протянула Саня.

- Что?

- Регресс при таком уровне опасности. Обычно деградация начинается при нулевом или пятом.

Машка пожала плечами.

- Какая разница? Ясно одно, фауна здесь пуглива, сейсмика отсутствует, а местное население мало на что способно. Они забыли даже про двигатели и порох. Впрочем, обманывать и убивать переселенцы вряд ли разучились. Что там отец рассказывал? Разъезжают на этих... как их… кооргах, охотятся, стреляют из луков? Скукотища!

- Может, они так заботятся об экологии?

- Может. Короче, я уверена, никто из местных сюда не сунется.

- Хорошо бы...

- Так ты идешь? Средневековье, романтика... Вдруг встретишь Конана-варвара?

- Не дай бог!

Сестрица расхохоталась, а Саня, обреченно вздохнув, разыскала обруч-камеру и нехотя двинулась к выходу. Конечно, Машке весело. Какой с нее, с малолетки, спрос? А рука у отца тяжелая...

- Обуться не забудь, - донеслось вслед, - и одеться. За бортом +12.

Смерив сестру уничтожающим взглядом, Саня влезла в комбез, натянула сапоги и выглянула в коридор. Тишина. Никого. Жаль. Внезапно пробудившийся отец оказался бы как нельзя кстати. Машка легкомысленно помахала на прощание:

- Особо не задерживайся, а то и правда, мало ли... Постарайся найти следы местных. Хижину там, или развалины какие-нибудь. Прихвати что-нибудь на память. Если не выйдет, на крайняк сделай крупный план со шлюпкой, ну и панорамку круговую.

- Коорга случаем не поймать? – ядовито осведомилась Саня. – На память?

- Только если он будет настаивать.

~ ~ ~

Мембрана шлюза едва слышно чавкнула за спиной. Обшивка светилась мягким, рассеянным светом, но уже в паре метров от шлюпки царила кромешная темень.

«Ну да, спутников-то у планетки нет. Да еще облачность...»

Под ногами неприятно хлюпало, воздух сочился мелкой водяной пылью. Брр... Камера некоторое время размышляла о чем-то глобальном, возможно о незавидной судьбе переселенцев. Затем, словно делая одолжение, нехотя перестроилась на режим ночного видения. Вокруг простиралась плоская как стол, покрытая редким, чахлым кустарником равнина. На горизонте угадывались некие смутные неровности, может быть лес или холмы. Слева, шагах в двадцати, возвышалась странная штуковина в виде буквы «V».

«Метров десять в высоту, - прикинула Саня. – Скала?.. Так. Куст крупным планом. Снять поближе эту подозрительную распальцовку или фиг с ней? Ладно уж...»

Стараясь не наступать в лужи, она приблизилась к штуковине и осторожно протянула руку. Влажное, жесткое, шершавое. Обычный камень, ничего интересного. Повернувшись спиной, повела головой слева направо.

«Половина панорамы готова. Осталось...»

Сокрушительный удар по темечку сбил с ног. Дужка камеры смягчила эффект, но, к сожалению, не выдержала и переломилась. Прибор слетел с головы, и Саня практически ослепла. Теперь она могла различить лишь слабое мерцание корабля.

«Вот, что чувствует наковальня!»

Ла-адно... Кто-то изучает шахматы, а кто-то... Дыхание справа, шорох травы... Подходит. Один. Высокий, гад. Плавно, как на тренировке, подняться на четвереньки... резкий удар ногой... Противник, судя по звукам, полетел носом в траву. Раздался неразборчивый вскрик, нечто вроде «Хвостоорг!». Вскочив, девушка припустила в сторону шлюпки. Что-то цепко ухватило за щиколотку... рывок, земля прыгнула навстречу. На спину взгромоздился кто-то неимоверно тяжелый… не иначе коорг собственной персоной. На ухо, невообразимо растягивая слова, но вполне доходчиво прошептали:

- Попа-ался, небе-есный паца-ан!

И наступила темнота. Ночной бой завершился бесславно.




2. Яркай

...Вторые сутки он прятался за «Рогами». Брюхо подвело от голода, поцарапанная ядоклювом рука ныла и начинала распухать. Становилось ясно, что время потрачено впустую, пора возвращаться. Гигантская небесная миска по-прежнему не подавала признаков жизни, лишь светилась призрачным, болотным огнем. Может, она рухнула давно и внутри все умерли? Попили, скажем, водички из ближайшего бочага и готово дело.

Старейший рассказывал, что в таких штуковинах скрываются люди. Обычные, только сытые и странно одетые. Врал, небось... Яркай хотел проверить, а заодно, если повезет, разжиться у сытых едой. Не вышло.

В животе заурчало. Досадливо мотнув головой, неудачливый добытчик попятился… и в этот момент в боку миски прорезалась ярко светящаяся щель. Показался паренек лет десяти. Щуплый, коротко стриженый, на вид не опасный. Яр затаился. Чужак неуклюже и без видимой цели попрыгал по кочкам. Остановился, потоптался в нерешительности и… вот удача, двинулся в сторону «Рогов коорга», прямиком к убежищу Яркая.

Прошлой зимой старшие братья не вернулись из леса. С тех пор охотников на хуторе осталось двое, Старейший и Яр. Старейшему под сорок, скоро он не сможет добывать еду даже для себя, что уж говорить о женах братьев, их детях и бабушке Тай. Если с Яром случится беда, родичам долго не протянуть.

Паренек вряд ли обучен жизни в лесу, но это дело поправимое. Три охотника завсегда лучше, чем два. Значит... надо пользоваться случаем.

Беспечный чужак подошел совсем близко и повернулся спиной. Яркай высунулся из-за левого «рога» и вполсилы двинул по вихрастой макушке. Что-то хрустнуло, незнакомец рухнул как подкошенный.

«Неужели перестарался?!»

Яр решил заглянуть мальчишке в лицо… неожиданно получил чувствительный тычок под коленку и растянулся в грязи. Мнимый покойник вскочил и устремился к своей миске.

- Хвост коорга!.. – выругался охотник и, перехватив шустрого мальца за ногу, дернул.

Взгромоздился на распростершуюся в луже жертву, прошептал торжествующе: «Попался, небесный пацан!», и уже особо не церемонясь, звезданул парня по затылку. С опаской перевернул обмякшее тело.

«На сей раз точно без сознания.»

Наспех обыскал. Одежда действительно странная, кутка и штаны составляют единое целое, ни швов, ни заплат. Сапоги повторяют форму ступни. Загляденье. Жаль, только, что маленькие. На предплечье обнаружился широкий браслет с тускло светящимся камнем. Не без труда справившись с застежкой, Яр нацепил украшение себе на запястье. Едва налезло.

«Отдам малым, пусть порадуются!»

Перетянув щиколотки и ладони чужака ремнем, он взвалил бесчувственное тело на спину. От пленника странно пахло. Чем-то травяным или цветочным. Совсем не по-мужски. Яркай мимолетно удивился и тут же об этом забыл.

…Несмотря на худобу, паренек оказался довольно увесистым, часа через три охотник совершенно выдохся и остановился. Пленник сдавленно зашипел и заворочался. Видать, очнулся.

Небо на востоке посерело, занимался рассвет. Впереди, вытянувшись поперек дороги, лежала Злая поляна. Бабушка Тай рассказывала, как много зим тому назад на хутор набрела другая семья. Сплошь женщины и дети. Они просили убежища и еды, но год выдался неурожайным, и в помощи было отказано. Обессиленные пришельцы разбили лагерь на поляне неподалеку. Чужаки умирали один за другим, и последняя, ведунья, прокляла семью Яра.

С тех пор на поляне поселились духи погибших. Обычно зимой и осенью они спали. Временами, особенно по весне, принимались бесчинствовать - нападали на родичей, напускали жуткие видения и удушье. Прадеда, говорят, даже уходили насмерть. Разумеется, без нужды на поляну никто не совался.

Поздняя осень, дождь… должно быть, духи спят. По прямой до хутора полторы тысячи шагов, в обход – вдвое дальше. Жрать хотелось нестерпимо, и Яркай решился.

Восемьдесят шагов… середина поляны. Качнулись под порывом ветра кроны деревьев, угрожающе зашелестела листва. Охотник ускорил шаг. Послышался едва различимый возмущенный шепот, запахло тленом. Воздух внезапно сгустился. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Обидно, пройти оставалось всего ничего. Бросить пленного? Послать за ним малых? А вдруг духи нападут и на них тоже? Нет, надо тащить.

Шагов через двадцать он рухнул на колени, выпустил пленника. Тот безвольным кулем свалился в заросли папоротника. Лоб Яра пылал, в глазах плыли багровые пятна. Пытаясь захватить онемевшими губами хоть немного вкусного, прохладного воздуха, он рванул ворот куртки. Добытый в честном бою браслет пискнул придавленной мышью. Руку кольнуло.

«Что за?!..»

Старейший рассказывал про особые перстни с покрытой ядом крошечной иглой. Их изготавливали раньше, давным-давно. Стоило надеть такой перстень и пожать руку врагу... как проблемы оказывались решены.

Задыхаясь, охотник в панике сорвал браслет и отшвырнул подальше. Мальчишка внимательно проследил за полетом и, энергично перебирая локтями и коленями, устремился к месту падения. Прополз на боку метров десять, впился взглядом в украшение. Вероятно, оно сломалось, потому что паренек сжал губы и нахмурился. Потянулся…

- Не тронь!.. – прохрипел Яр из последних сил.

Будущий соплеменник покосился на него и нагло цапнул браслет. Сделал плавное, неуловимое глазом движение и… выпутался из ремней. Того и гляди пленник с похитителем поменяются ролями. И неизвестно, пожелает ли мальчишка оставлять своего мучителя в живых? Яркай рванулся что было сил... и внезапно почувствовал, что может дышать. Повезло - духи вовремя отвлеклись.

Бывшего пленника перемены, казалось, ничуть не смутили. Не проявляя ни страха, ни враждебности он неторопливо приблизился к Яру, присел на корточки и протянул браслет:

- Н`день, п`жалуйст`! – парень говорил, словно куда-то торопился. Проглатывал буквы и окончания.

«Щас! Чтобы эта колючая штука меня прикончила?!»

- Сам надень!

Чужак охотно засучил рукав и щелкнул застежкой. Браслет снова пискнул, на этот раз громче. Словно пожаловался на плохое обращение. Мальчишка недоуменно на него глянул, хмыкнул, пробормотал себе под нос что-то неразборчивое. Изящным движением поправил волосы, счистил с рукава подсохшую грязь. Яр всмотрелся и оторопел. Штаны, сапоги, короткие волосы, попытка сопротивления... все обман! Девчонка! Он полночи волок на себе никчемную, слабосильную дармоедку! Что за наказание?!

- Ты баба?!

- Дев`шка, - ничуть не обидевшись, поправила та.

Нежный, мелодичный голос, глаза невозможно-фиалкового цвета, странные курткоштаны плотно облегают стройную фигуру. Болотная фея. Из тех, что заманивают в топь случайных путников. Яр схватился за голову.

- Как теб` з`вут? – невозмутимо поинтересовалась девчонка.

- Тебе какое дело?!

- Без им`ни разг`варив`ть н`удобн`.

- Яр... Яркай, - нехотя сдался он.

- Ал`ксандра... Саня. З`чем я т`бе? У вас н`хвата`т ж`нщин?

- Хватает, - он раздосадовано сплюнул сквозь зубы. – Этого добра у нас навалом. У нас мужиков нема.

- Да… я не м`жик. Д`маю, м`ня стоит отп`стить.

- Щас! Чтобы ты своих на хутор натравила?!

Он не поверил своим глазам – фея улыбнулась. Искренне и совершенно бесстрашно.

- Х`тор далеко?

- Так я тебе и сказал!

- О!.. П`слушай… - она взглянула на небо и что-то прикинула, - В бр`слете маячок. Зн`ешь, чт` эт` зн`чит?

- Понятия не имею, - угрюмо буркнул Яр.

- Скор` за мной пр`летят. С в`здуха далеко в`дно. Шлюпк` не очен` х`рошо в`оружена, но ст`реть х`тор с л`ца з`мли хватит. Эт` не угр`за, а в`зможный, крайне неуд`чный в`риант р`звития с`бытий. Л`чше остаться здесь или отойти п`дальше от твоего д`ма.

Он понял далеко не все из сказанного, но то, что понял, его не порадовало.

- Хвост коорга!..

Из-за деревьев бесшумно и неторопливо выплыла небесная миска.




3. Александра

…Лицо отца оставалось непроницаемо, как у индейца. Слегка виноватая Машка выглядывала из-за его спины. Сестренку прямо-таки распирало от любопытства.

- Цела? - родич смерил непутевую старшую дочь и ее спутника внимательным взглядом.

- Угу, - Саня украдкой зыркнула исподлобья.

- И то хлеб. Идти можешь?

- Разумеется. Пап, это Яркай.

- Вижу, что не Оля и не Света.

Яр насупился.

- Он мой приятель, - как ни в чем не бывало, продолжила Саня. – Мы тут поболтали немного. Вы знакомьтесь, а мне надо… на минутку…

Предусмотрительно обогнув отца по изрядной дуге, она устремилась к шлюпке.

- В туалет, что ли? – язвительно прокричал тот вдогонку.

Саня не рискнула ответить.

Она вернулась минут через десять и прямиком направилась к Яру.

- Александра, – предостерегающе начал отец, – я бы на твоем месте...

- Да-да, сейчас... - Саня, сняла и протянула «Конану» свой браслет. - Возьми на память. Размер регулируется, вот, смотри…

- Твое-е украше-ение опя-ять станет куса-аться?

- Нет… - она обняла Яра за шею и нашептала несколько слов. Потянулась вверх и неумело коснулась губами его губ.

- Хво-ост коорга... – ошарашено пробормотал «Конан» и зарделся, точно красна девица.

- Нам пора… - слегка сжав его ладонь, Саня повернулась к родным. - Все, можно идти.

Отец, не говоря ни слова, повернулся спиной и зашагал к шлюзу. Сестрица тронула ее за плечо, шепнула:

- Что он сказал?

- «Хвост коорга!»

- Что это значит?

- Местное ругательство. Что-то вроде «черт побери!».

- Почему именно «хвост»?

Саня усмехнулась уголком губ.

- Понятия не имею. Полагаю, коорг - на редкость уродливое транспортное средство. Особенно, его тыльная часть.

- Серьезно?! – неискренне изумилась Машка. – Зато его хозяин прямо-таки красавец! Грязный, заросший…

- Разве? Не разглядела в темноте.

- И с речью у него проблемы…

- Правда?

- Как ты решилась его поцеловать?! Сплошная инфекция…

- Ничего, диагност разберется.

Предмет спора сосредоточенно и неумело прилаживал браслет на широченное запястье. Наконец справился, поднял глаза и неуверенно улыбнулся. Сверкнули из-под мощных надбровных дуг льдисто-серые пронзительные глаза. Могучие плечи, песочного цвета волосы, шрам на скуле. Нос, как у римского императора, решительный подбородок. Викинг... пират... космический шкипер.

- Пойдем, - чувствуя, что краснеет, потянула сестру за рукав Саня.

Неловко кивнув на прощание, Яр попятился к лесу. Машка беззастенчиво помахала вслед.

~ ~ ~

Мембрана шлюза сомкнулась, наступила привычная, условно-безопасная, стерильная тишина. Нетерпеливо выпутываясь из осточертевшего комбинезона, Саня поинтересовалась:

- Когда разбудила отца?

Машка дернула плечом. Очевидно, вспомнила подробности ночных событий.

- Минут через сорок. Ждала, ждала... начала тревожиться, сняла показания с твоего браслета, а там мама дорогая! Вес, рост… все не твое. Да еще расстояние до шлюпки два с лишним километра и продолжает увеличиваться. Я чуть с ума не сошла! Побежала к отцу. Он как глянул... я думала, уши оторвет.

Сашка задумчиво покивала, но от комментариев воздержалась. Что тут скажешь?

- Дальше вообще кошмар. Лиходей на все команды бурчит, что занят и просит не беспокоить... Часа полтора отец с ним бился, а затем начало светать, и мы взлетели на ручном управлении. Болтало... страх. А… этот дикарь… он тебя похитил, да?

- Что-то вроде того.

- Идите завтракать, бандитки! – ворчливо донеслось с камбуза. – Лиходей смилостивился и дал добро на взлет. Через десять минут отбываем.

~~~

С удобством расположившись на диване, отец поболтал стаканом с остатками сока, глянул проницательно:

- Ну, давай, колись, что там у твоего героя? Диабет вкупе с сердечной недостаточностью? Или астма с лейкемией?

- С чего ты взял?!..

- Кибер-диагност – оригинальный подарок на прощание. Не находишь? Так чем парень болен?

Саня вздохнула.

- У Яра и, предположительно, у некоторых его родичей сильнейшая аллергия на нечто, растущее или живущее на поляне неподалеку от хутора.

- Ясно. Значит, зарядила антигистамин. Молодец. А еще что? Парацетамол, антибиотики?

Девушка молчала, опустив голову.

- Они деградируют, постепенно забывают то, что знали. Ничего хорошего, правда? Ты решила помочь. Предоставила населению хутора возможность переложить решение части проблем на заботливую машину. Знаешь, что теперь будет? Родичи твоего героя перестанут опасаться поляны, а их организмы привыкнут к постоянной медикаментозной поддержке и прекратят бороться с инфекциями. Ресурсы кибер-диагноста не бесконечны. Надо объяснять, что случится, когда они иссякнут?

- Нет…

- Эх ты, прогрессор! Стругацких перечитай на досуге... «Трудно быть богом».

Саня закусила губу и выпрямилась:

- Румата не прогрессор, а наблюдатель, сколько раз повторять?! А по «Теорию прогрессорства» у нас с Машкой «отлично». Забыл?

- Что же случилось? Теория разошлась с практикой?

Девушка лукаво усмехнулась:

- Не делай из меня чудовище. Ты прекрасно знаешь, кибер-диагност много чего умеет, его можно использовать и как мини-компьютер. В браслете, что я отдала Яру, никаких лекарств. Сплошные аудио и видеозаписи. Краткий курс самообороны, пара учебников по хатха-йоге, основы химии и механики... всякое. Да, еще карта материка. Политическая и полезных ископаемых. Может, кому на хуторе пригодится?

- Ничего себе наборчик! - расхохотался отец.

- Ну и азбука на всякий случай, - закончила девушка смущенно. – Вдруг они читать разучились?

Рассказывать отцу, что лет через пять она пообещала заглянуть к Яру в гости, Саня не собиралась. Хвост коорга, еще чего!
----

Читать другие произведения

Депрессия

В отделении разрешали пользоваться своими вещами, но ей отчего-то показалось неуместным привезти сюда жизнерадостный огненно-рыжий махровый халат и тапочки с ушками. Теперь Марго куталась в нечто застирано-серое в мелкий цветочек. В кармане у застиранного намечалась дыра. Тапочки оказались пластиковыми, легко поддающимися дезинфекции.
- Привези мне шерстяные носки, - попросила она жалобно. – Те, толстые, которые до колена.
Муж глянул на ее ноги в тонких колготках и вздохнул:
- Сегодня вечером обязательно.
- Да, когда меня перестанут мучить.
- Не мучить, а обследовать.
- Обследовать.
- Если будешь так смотреть и со всем соглашаться, я не выдержу и заберу тебя домой.
- Забери…

---

Бок то ли ныл, то ли нет, не разберёшь. Что-то запущено, а что – непонятно. Марго предполагала, что депрессия. Не сюда надо было ложиться, а в психушку. Лечить нервы. Учиться радоваться тому, что есть. Только не вылечат и не научат. Не сумеют.
За окном благодать. Почки ещё не распустились, но удивительно тепло. Солнце и непролазная грязь. Самое оно в тапочках…
Птицы чирикали совершенно неприлично, мимо слегка подсохшей дорожки бежал ручеёк талой воды. Неловко поддёргивая полы халата, она присела на корточки, соорудила кораблик из прошлогоднего листа и веточки, пустила в плавание. Замочила рукав, усмехнулась собственной ребячливости.
Со стороны парка приближалась нелепая фигура. Соломенные волосы и трогательные усы щёточкой, нос картошкой, оттопыренные уши, органично дополняющая образ полосатая пижама.
- Вы удрали или вам разрешили? – с места в карьер начал мужчина.
Она поднялась, отряхивая руки.
- Не знаю, я не спрашивала.
- Как не спрашивали?!
- Так. Увидела открытую дверь и вышла.
- Вас сегодня привезли?
- Вчера.
- Странно, что забыли предупредить.
Марго равнодушно пожала плечами.
- Если вчера, значит, в столовую вы уже попадали?
Она кивнула.
- И как вам?
- Обычно.
- Серая размазня – это был рис?
- Перловка.
- А то, в большой кастрюле, с жутким запахом, борщ?
Содержимое алюминиевого монстра с написанным краской на крышке номером она попробовать не удосужилась.
- Предположительно.
- И это платное отделение?!
- Это стол №5. И общая столовая.
- Послушайте, но можно же как-то смягчить жестокость бытия? Свежие овощи, сыр, рыба…
- Вы первый раз в больнице? – Марго участливо заглянула ему в глаза. Они оказались под стать остальному. Водянистые, обиженные, как у ребёнка.
Он вздохнул, смущённо переступил с ноги на ногу и неожиданно предложил:
- Погуляем?
- А там очень грязно?
Заляпанные глиной ботинки предполагаемого кавалера настораживали.
- Ну… смотря где.
- Значит, погуляем смотря где. Как вас зовут?
Он отчего-то смутился:
- Георгий.
- Можно Жора, можно Гоша, - не удержавшись, нараспев продолжила она.
- Ботинки у меня всегда такие, - с вызовом вскинул голову Гоша и заалел ушами.
- Жаль. Предпочитаю чистые.
- Ну и предпочитайте себе.
Зачем она его дразнит? Сдался ей этот ранимый недоухажёр… Вероятно, всё дело в том, что обследования заняли больше половины дня, она устала и сделалась раздражительной сверх меры. Нехорошо, Маргарита Аркадьевна, недостойно.
Собеседник всё-таки справился с собой, поинтересовался вполне мирно:
- А как вас зовут?
- Лариса, - зачем-то соврала она.
Тут же снова устыдилась, но отступать было поздно.
- Лариса… Лара. Красивое имя.
- Обычное.
Дорожка вела вниз и вниз.
- Гоша, куда вы меня завели?
Под тапочками хлюпало, носки начали промокать. Он отчего-то опять смутился.
- Туда, где красиво. Смотрите, какие берёзки!
- Гоша, вы сумасшедший? Какие берёзки? Здесь болото!
Она возмущённо к нему повернулась, потеряла равновесие, взмахнула руками и ступила мимо тропинки. Тапочек чавкнул и скрылся в бурой жиже. Вместе со ступнёй. Ойкнув, Марго попыталась высвободить ногу и начала падать. Гоша бросился на помощь, схватил за руку и удержал. Почти.
Через несколько секунд, она, сея вокруг себя вместо доброго и вечного ошмётки грязи, ехала в сторону корпуса.
- Отпустите, ненормальный! Там тапочек остался!
- Не волнуйтесь. Я потом его выловлю, - с удивительным спокойствием и уверенностью пообещал Гоша. – Лучше держите меня за шею.
- Я тяжёлая!
- Килограммов сорок пять? – ехидно предположил он.
- Пятьдесят!
- С ума сойти!
- Вам наверняка нельзя поднимать тяжести!
- Можно.
Кажется, они поменялись местами, и это Марго совершенно не устраивало. В любой ситуации она предпочитала доминировать.
- Поставьте меня немедленно!
- Через пять минут. Мы почти на месте.
Между деревьями мелькнуло какое-то белое пятно. Медсестра?.. Марго трепыхнулась, стараясь освободиться.
- Не усложняйте жизнь себе и мне, - посоветовал пыхтящий от натуги Гоша, чем вызвал сильнейшее желание треснуть его промеж ушей, прямо по начинающей лысеть макушке.
До драки она не опустилась. Стыдно, к тому же неприлично. Длинный халат теперь едва прикрывал бледные, незнакомые с загаром ноги.
Он сгрузил её возле поста. Онемевшая медсестра зачарованно наблюдала, как Марго высвободилась из объятий мужчины, одёрнула перепачканный халат и гордо удалилась, прихрамывая и оставляя на полу влажные следы и фрагменты почвенного покрова парка.
Чтобы ещё хоть раз!.. Хоть когда-нибудь…
Она как раз закончила отмывать уцелевший тапочек, когда под окном раздался театральный шёпот:
- Лариса! Эй, Лара!
Готовая изменить своим принципам и, наконец, убить надоеду, она выглянула на улицу.
Гоша торжествующе помахал ошмётком грязи и швырнул его в направлении окна. Инстинктивно шарахнувшись, она услышала смачный шлепок о стену, представила, как выглядит теперь фасад корпуса и заорала:
- Вы с ума сошли?!
Новый шлепок. С третьего раза Гоша попал. Снаряд по плавной дуге влетел в открытую створку и шмякнулся на линолеум.
- Дурдом! – с чувством произнесла Марго, двумя пальцами поднимая с пола многострадальный тапочек.
Кажется, раковина немного засорилась, вода стала уходить медленнее.

---

- Гоша, что ты опять натворила? – с весёлым изумлением вопросил вечером муж, разглядывая покрытые засохшей глиной халат и носки. – Ты куда-то выходила?
- Гуляла, - она засопела носом, давая понять, что надо не ругать, а жалеть.
- С кем?
- С одним ненормальным придурком.
Он наклонился и достал из необъятной сумки халат. Тот самый, неприлично-рыжий:
- Держи, горюшко моё. И зарядник от телефона – ты его дома оставила.
 Она снова шмыгнула носом.
- Я ему наврала. Сказала, что меня Ларисой зовут.
- Это ещё что за новости? – муж изумлённо вздёрнул брови. – Зачем?
- Он Георгий. Гоша.
- И что?
- Не хочу, чтобы нас звали одинаково!
- Сумасшедшая! Что в этом такого? К тому же только мой извращённый ум мог превратить Маргариту в Маргошу и сократить до Гоши.
- Всё равно!

---

Завтракать её не пустили. Потому что анализы, жёсткий стол, гудящая аппаратура, отвратительный гель, который не стереть никакими салфетками, присоски и глаза, смотрящие с ласковым ободрением, как на умирающую.
Стакан жидкого чая, серый, кислый хлеб, несолёное пюре с жуткой на вид котлетой, суп с фрагментами чего-то тёмно-зелёного. Шпината?..
Шёпот за спиной:
- Лариса, я виноват перед вами!
Хорошо, хоть на колени не встал.
- Гоша, что я вам сделала? Можно я в одиночестве наслажусь этим ужасом?
- Обморочным супом и потными котлетами?
- Гоша?!
- А у меня есть шоколадка!
- А мне её нельзя! – в тон ему, так же весело и заговорчески прошептала она.
- А кусочек?
- И кусочек нельзя. Гоша, можно вас попросить исчезнуть?
- Только если после обеда мы пойдём гулять.
- У меня остался последний чистый халат, - уже зная, что сдастся, предупредила Марго.

---

- Нет, снова туда мы не пойдём. Вон на той дорожке явно чище!
- Но вы теперь в ботинках!
- В чистых, заметьте!
Дорожка слева выглядела куда привлекательнее вчерашней. И суше.
- Не надо туда ходить! – он заступил ей дорогу.
- Там злая собака? Или пьяные врачи парятся в бане с медсёстрами? Или бродит леший?
- Нет.
- Зато там симпатичные сосенки и песок вместо глины.
- Мы туда не пойдём!
- Тогда я пойду одна!
- Хорошо, пойдёмте вместе.
Он подозрительно быстро сдался и немедленно принялся забирать куда-то ещё левее.
- Гоша, куда вы?
- Туда! Смотрите, там скамеечка. И вид замечательный!
В его голосе звучало что-то похожее на отчаяние. Марго чуяла какой-то подвох, но никак не могла понять, в чём он заключается. Сосновая роща просматривалась насквозь, в ней, как вчера, виднелось что-то белое, будто бы сидящий на лавочке человек. Больше ничего интересного она разглядеть не сумела.
- Там тоже скамеечка. Пойдёмте!
- Нет там скамеечки!
- Но кто-то вон сидит.
- Он сидит… на своём.
- Что?..
- Вы к нему не пойдёте!
- Гоша, вы мне надоели! Что за бред?!
Она решительно направилась в рощу. Понемногу деревья расступились, и видно стало лучше. Белое пятно оказалось темноволосым мужчиной в белоснежной рубашке апаш. Он увлечённо читал, сидя в инвалидном кресле-коляске. От неожиданности Марго резко остановилась.
- Ни за что не стану вас с ним знакомить! – с неожиданной злостью прошипел сзади Гоша.
- Это ещё почему?
- Он настоящий пират и украдёт ваше сердце. Он со всеми так делает.
- А вам жалко?
- Мне очень жалко. Сейчас вы нормальная, с вами интересно. А потом свихнётесь, как все эти драные кошки!
- Какие кошки?
- Всё женское отделение. Вон, сидят, пялятся из окон.
Действительно, пялились. Молодые, вполне подрощенные и очень даже зрелые.
Марго с интересом изучила мизансцену. Гоша, конечно, преувеличил, особей женского пола наблюдалось не так уж много, шесть или семь, но происходящее явно выходило за рамки обыденности. Кое-кому всё это пришлось бы по душе…
- М-да, впечатляет. А почему они не выходят?
- Гуляние разрешено только тем, кто лежит платно.
- Хотите сказать, нас таких всего трое?
- Больше, но на мужиков его обаяние не действует, старуха Казимировна слишком плоха, а Катюша с Ангелиной на процедурах.
- Я чего-то не понимаю. Он же… инвалид?
- Угу.
- И… что? Как они… хм.
- Видите, вы уже заинтересовались!
- В основном теорией. Как его зовут?
- Фёдоров Николай Гаврилович.
- Его отца звали Гавриил? Или Гаврила?
- Понятия не имею.
- Неважно. Считайте, что я и правда заинтригована. Вы нас представите или мне проявить инициативу?
Гоша обречённо вздохнул и поплёлся к коляске. Судя по виду, довольно новой и дорогой.
- Фёдоров, ты, конечно, не заметил, но у нас пополнение, - начал нарочито грубо.
Мужчина опустил книгу на колени, снял очки в тонкой, почти невидимой оправе и посмотрел Марго в глаза. Хуже, прямо в душу. Взгляд оказался слегка насмешливым, крайне благожелательным, внимательным и очень, очень мужским.
Гладкую кожу в вороте расстёгнутой рубашки, лёгкую небритость, плавную линию скул, ничем не примечательный нос и невероятно красивые руки она рассмотрела позднее. Равно как и прикрывающий ноги клетчатый плед.
- Маргарита Аркадьевна Таль. Очень приятно, - он слегка склонил голову. – Фёдоров, Николай Гаврилович.
Обычный голос, ничего особенного, но от его звуков по позвоночнику пробежала дрожь.
Единственная мысль, мелькнувшая в голове, звучала как «Чё-ёрт!..»
Не сразу, но вспомнилось несколько досадных мелочей. Что на ней не деловой костюм, не изящное платье, а идиотски-весёлый мешковатый халат. И волосы собраны в уродливый хвостик. И на лице наблюдается тотальное отсутствие боевой раскраски.
- Разведка тебя подвела, Фёдоров, барышню зовут Лариса, - торжествующе выпалил Гоша.
Маргарита Аркадьевна и Николай Гаврилович заговорщицки переглянулись. Марго не удержалась и прыснула. Отозвалась каким-то дурным, вибрирующим голосом:
- Взаимно. Что читаете?
- Дэна Симмонса.
- А конкретнее?
- «Террор».
- И как вам?
- Пока нравится.
- И на каком вы месте?
- Первая треть.
- Леди Безмолвная уже появилась?
- Да, недавно, - после лёгкой, едва заметной заминки кивнул он.
- Отлично. Все ужасы впереди.
- Не могу дождаться, - он улыбнулся с лёгким намёком или подначкой.
Пальцы, двигаясь удивительно плавно, переложили закладку и закрыли книгу. Название на английском. Ну-ну.
- Можете звать меня Марго.
- А я Ник. Или Фёдоров. Как вам больше нравится. Вы не бываете на завтраках?
- Не пускают сатрапы.
- А я прогуливаю обеды и ужины. Требую угощение в номер.
- В столовке ему есть не дают, - язвительно вставил Гоша. – Заглядывают в рот.
Фёдоров внезапно резко сдвинул коляску, колёса едва не наехали на ноги незадачливому спутнику Марго. Тот едва успел отпрыгнуть.
- Георгий, поберегите честь дам и свою. Не заставляйте вызывать вас на дуэль.
Гоша презрительно фыркнул, словно намекая на ущербность оппонента.
Наблюдая за сильными и мягкими, словно кошачьими движениями рук, за поворотом корпуса и головы, Марго всё яснее понимала, что мир катится в пропасть. И теперь непонятно от кого зависит, укатится ли он совсем.

---

Они возвращались к главному корпусу, Гоша только что не приплясывал от переполнявших его эмоций.
- Теперь согласитесь со мной?
- О чём вы? – холод в голосе Марго стремился к абсолютному нулю.
- Он опасен.
- Он просто мальчишка, прикованный к инвалидной коляске.
- Думаете, ваша душа в безопасности?
- Какое вам дело до моей души?
- Не хочу вашей гибели. Вы мне нравитесь. Вы умная, взрослая женщина. Вы отравлены, но найдёте в себе силы справиться. Главное, не встречайтесь с ним больше!
- Что вы себе нафантазировали? Я в полном порядке. В моей жизни встречались куда более интересные экземпляры.
- Значит, вы сами себе не признаётесь…
- Гоша, вы параноик!

---

Пастила и яблоки лежали на тумбочке. Марго покосилась на них с отвращением.
- Как прошёл день?
- С ботинками стало намного лучше.
- А как настроение?
- Отлично. Привези мне молока.
Муж удивлённо моргнул.
- Молока?!
- Да.
- Гоша, ты же его не любишь?
- Теперь люблю. И ещё книжку захвати.
- Какую?
- Мою, электронную.
- Может, лучше планшет?
Она помотала головой.
- Не надо.
- Здесь так скучно?
- Здесь по-разному.
- Потерпи, осталось всего три дня.

---

Сегодня было прохладнее, Марго накинула куртку. Как-то непроизвольно вспомнила про рубашку-апаш и зябко передёрнула плечами. Небо хмурилось, но дождя пока не было. Вездесущий Гоша маячил у подъезда. На лысеющей макушке кепочка, поверх пижамы – куртка из кожзама. Как такое существо угодило в платное отделение? Родственники помогли?
- Как спалось?
Марго проигнорировала. Как может спаться человеку, которого поднимают в шесть утра?
- Фёдоров. Что с ним случилось?
- Вот, как я и думал. Других тем для разговоров больше не будет.
- Какие темы предлагаете вы? Про потные котлеты?
- Можно поговорить о путешествиях.
- О чьих?
- Можно о моих, можно о ваших. Меня один раз укусил варан.
Некоторое время она переваривала информацию.
- Отлично, сейчас расскажете. Но сначала про Фёдорова.
Гоша с деланым равнодушием пожал плечами.
- Какая-то авария, точно не знаю.
- Давно?
- Года два назад.
- Он хорошо держится.
Собеседник снова пожал плечами.
- Куда пойдём?
- Куда скажете, - Марго обречённо вздохнула. Ночью прошёл дождь, сухих дорожек совсем не осталось.
- Я думал, вы скажете, в сосновую рощу.
- Не скажу.
- И правильно. Он сегодня не появится. Процедуры. И грязь непролазная.
- Знаете, Гоша, на месте варана я бы тоже вас укусила…
Накрапывать начало примерно через полчаса. От мокрых деревьев и земли остро пахло свежестью, хотелось закрыть глаза и раствориться. Непрерывное Гошино бормотание сводило с ума. Он очень старался развлечь даму.
…- и вот представляете, живописный закат, горная дорога, романтика. Кусты по обеим сторонам. Почти без листьев, зато шипы сантиметров десять, чрезвычайно острые. И цветы неземной красоты.
- На шипах?
- На кустах. Моя подруга от восторга охает и ахает не переставая, а ослик подо мной бредёт всё медленнее. Я его уговариваю, пинаю украдкой. Он еле шевелится. И вот погонщик, тот, что замыкает шествие, лупит несчастное животное по пятой точке прутом. Ослик взрёвывает и с хрустом вламывается в колючки. Застревает там и невозмутимо принимается их объедать. А я, представьте, в шортах. И до отеля часа три…
- Гоша, - бесцеремонно оборвала его Марго, - что это там?
Между деревьями ей померещилось… она свернула с дорожки и решительно зашагала прочь. Прошлогодняя листва мягко пружинила под ногами.
- Марго, куда вы?! – он догнал её и пошёл рядом.
- Туда. Вы ничего не видите?
- Теперь вижу. Это Фёдоров.
- Вам не кажется, что он застрял?
- Такие не застревают, - буркнул Гоша.
- Ему нужна помощь.
- Разумеется. Как это Фёдоров и без помощи?
Коляска застыла, угрожающе накренившись. Одно из колёс провалилось в грязь. Хозяин, словно не обращая внимания на бедственное положение транспортного средства, увлечённо высматривал что-то в ветвях дерева. Сегодня на нём был свитер грубой вязки и кожаные, основательно перепачканные перчатки.
- Кис-кис-кис, иди сюда!
- Мяу! – жалобно отозвалось дерево.
Марго задрала голову и увидела крошечного котёнка. Месяца два, не больше. Сидя на ветке он округлившимися от ужаса глазами следил за вновь прибывшими.
- Зачем вы его туда загнали? – с хладнокровным цинизмом поинтересовался Гоша.
- Смешно, - оценил Фёдоров.
Марго подошла и молча сняла потерпевшего с ветки. Тот было растопырил лапы с когтями, но, вцепившись в рукав куртки посчитал врага поверженным и успокоился. Повернувшись спиной к обоим мужчинам, она направилась в сторону корпуса.
- И вам доброго дня, Марго, - слегка удивлённо окликнул её Фёдоров.
Она кивнула, не оборачиваясь и не останавливаясь. Сзади донеслась возмущённая перебранка, какой-то скрежет и стук.

---

Мужчины догнали её возле корпуса. Надутый Гоша слегка отставал от бодро жужжащей коляски.
- Георгий Ильич, а мы вас обыскались, - выглянула из окна миловидная рыженькая медсестра. – Вам на процедуры пора!
- Самое время, - пробормотал Гоша и устремился к подъезду.
- Вы нас бросили! – Фёдоров в одно движение перегородил ей дорогу.
- Точно.
- Почему?
Не отвечая, Марго сошла на мостовую и продолжила движение.
- Куда вы его несёте?
- Куда надо.
- Послушайте, вы что, обиделись?!
- Совсем нет. Просто я начинаю думать, что Гоша удивительно проницательный субъект.
- Что?!
- Он утверждает, что все существа женского пола пребывают у ваших ног, и мне не суждено стать исключением.
- Что за бред?
Она резко повернулась и наклонилась к коляске, они почти стукнулись носами. Зрачки Фёдорова расширились, он непроизвольно откинулся назад.
- Фёдоров, как котёнок попал на дерево?
- Понятия не имею, я его там нашёл.
- А я встречала его около главного корпуса. Кстати, его мама живёт там, в подвале. У неё три котёнка. Этот – четвёртый.
- Может, просто похож или решил погулять?
- Может, - язвительно согласилась Марго.

---

Она опустилась на корточки и заглянула в дыру.
Кошка, ожидая угощения, сунулась навстречу. Впрочем, потерянному ребёнку она обрадовалась ничуть не меньше, чем блюдечку с молоком. Урча, вылизала ему шёрстку и уволокла подальше от входа, к братьям и сёстрам.
- Честное слово, Марго, я ничего не делал!
- Верю, - она поднялась, отряхнула руки.
- Можно, я вас провожу?
- До подъезда.
Он крутанулся на месте.
- Лихачить не обязательно, - строго сказала Марго.
Улыбка у него была под стать всему остальному, почти голливудская.

---

Плохо быть женой известного писателя. Даже если он умный, заботливый, понимающий и с чувством юмора у него в порядке, он всё равно витает где-то среди своих героев и сюжетов и тебе в состоянии уделить лишь небольшую часть себя.
Она прижалась к нему крепче. Большому, тёплому, уютному, родному. Печально заметила:
- Зря ты всё это затеял.
- Обследование?
Марго промолчала. Уткнулась носом в модный шарф. Тряпицу неопределённого цвета и фасона невообразимым образом закрученную вокруг его шеи. Знакомый запах туалетной воды. Они выбирали её вместе лет десять назад.
- Ты когда теперь придёшь?
- Завтра в семь, как всегда.
- Буду ждать.
- Назаровы зовут нас к себе на дачу.
- Чудесно. Костёр разведём, мясо пожарим, баню спалим, простудимся…

---

Она не пошла гулять. Сидела на подоконнике, зябко кутаясь в шаль. Нахохленная, задумчивая, по обыкновению не выспавшаяся. Справа под рёбрами что-то ощущалось. Не болело, но мешало чувствовать себя здоровой. Книжка валялась рядом.
Внизу разворачивалась драма в одно действие под названием «Битва за самца». Вероятно, те самые, анонсированные Гошей Катенька и Ангелина приплясывали от восторга непосредственно возле места действия, кто-то «болел» из окна. Слышались ахи и хлопки.
На спортивной площадке, за чахлым, не обременённым листвой кустарником Фёдоров демонстрировал своё великолепие. Сначала они с Гошей играли в футбол. Носились по всему полю, отбивая мяч друг у друга. Фёдоров играл азартно, каждой доступной мышцей. Отклонялся, поворачивался, хохотал так заразительно, что даже Марго на своём подоконнике невольно улыбалась. Коляска на поворотах тормозила не хуже гоночной машины. Из-под колёс летели прошлогодние листья. Всё время казалось, что в следующее мгновение юному небритому красавцу надоест валять дурака и он вскочит, оставив позади громоздкий, совершенно не нужный ему предмет, и помчится дальше на своих двоих.
Затем Гоша потерял свою дурацкую кепочку, взмок и по-видимому сдался.
Тогда неугомонный Фёдоров подъехал под турник и потребовал, чтобы ему помогли встать. Девицы бросились на помощь следом за Гошей. После тридцатого подтягивания она перестала считать. Хлопки раздавались теперь громче и в такт.
Соскучившись на турнике, он переместился на брусья. Дошёл из конца в конец, повернулся в прыжке, поменяв руки. Пошёл обратно. Барышни не отставали ни на шаг. Бережно подхватили, помогли сесть. Лихо крутанувшись, он поехал куда-то в сторону леса. Девицы бежали следом, точно языческие богини. Им не хватало лишь веночков да полупрозрачных хитонов. Халаты здорово портили вид.
Запыхавшийся Гоша отстал. Поднял голову и безошибочно отыскал её окно. Она насмешливо помахала ему и уткнулась, наконец, в книжку. Мифический зверь Туунбак начал охоту на незадачливых англичан.

Под утро снилось, что она мчится на неуправляемой инвалидной коляске по аллее какого-то парка, а за ней бегут Гоша и Фёдоров, кричат, машут и никак не могут догнать.

---

…
- Марго, где вы вчера пропадали?
- Предавалась депрессии. Очень, знаете ли, увлекательное занятие.
- Я соскучился.
- Серьёзно?
Фёдоров кивнул.
- С ума сойти.
- Это… тебе.
Первый, нежный цветок мать-и-мачехи. Слегка помятый, но ещё вполне живой.
Что там полагается восклицать в подобных случаях? «Ой, какая прелесть, где вы его нашли!»? «Бедняжка, его надо поставить в воду!»? Она молча приняла подарок.
- Вы пройдётесь со мной?
- А куда вы дели Гошу? Я всегда с ним гуляю, - она капризно надула губы.
- Гоша девушек развлекает.
- Да неужели? Как это они согласились на подобную замену?
Он внезапно посерьёзнел:
- Пожалуйста, не надо.
- Не надо чего?
- Этого тона.
Ветер доносил откуда-то издалека возбуждённый женский визг и смех.
- А какой надо?
Фёдоров поднял голову, и ей вдруг расхотелось ёрничать.
- Марго, скажите, у меня было бы больше шансов, если бы не… это?
Он легонько похлопал ладонью по кожаному подлокотнику.
- Нет, - ответила она совершенно честно. – Не было бы.
На язык просилось идиотское, достойное первокурсницы «вообще-то я замужем».
- Я люблю мужа, - сказала она и собственный голос показался до невозможности фальшивым.
- Да. Конечно. Но может быть мы всё-таки пройдёмся?
- Твои зайки на лужайке всю кору ободрали тебя дожидаючись.
Беспечная, чуть шальная улыбка:
- Плевать. Мне никто не нужен, кроме вас, Марго.
Она наклонилась, мимолётно прижалась к мужественно-небритой щеке и нежно прошептала:
- Фёдоров, катись отсюда, пока я тебе колёса не открутила.

---

Она долго не могла заснуть. Ворочалась, включала и выключала свет. Читала, переворачивала подушку. Последняя ночь на щедро оплаченной, и всё равно казённой койке, в чужих стенах. Завтра всё закончится.
Наконец, она забылась, измученная и обессиленная.
Лёгкий стук, шорох. Марго проснулась мгновенно, подкинутая мощным выбросом адреналина.
Он застыл в оконном проёме. Расстёгнутая рубашка, джинсы, узкие босые ступни. Ветер ерошил густые тёмные волосы. Картинка их девичьих грёз.
- Так я и знала, - Марго села в кровати, обхватив себя за колени. – Кое-кто всё-таки заигрался.
Фёдоров мягко спрыгнул с подоконника.
- Неправда. Сюжет должен был оборваться днём. Недосказанностью, воспоминанием и лёгким сожалением.
- Вот как. Искусство дзёдзюцу…Очень мило. Нет, правда. – Она выпрямилась, подняла подбородок. – Что же случилось? Марионетка нарушила правила? Не верю. Таких фэйлов не бывает.
- Отчего же?
- Я старая больная женщина и гожусь тебе в матери. К тому же не красавица.
- Тридцать семь – не конец света.
- Мальчик, а тебе сколько? Двадцать три? Двадцать четыре? – спросила она горько.
- Двадцать восемь.
- Что и требовалось доказать.
- Я хороший актёр?
- Возможно.
- А ещё я своеволен.
- Точнее, волен произносить любой оплаченный бред.
- Я останусь здесь до утра, - незнакомым, непререкаемым тоном отчеканил он. -  В какой роли – решать тебе. И да, передай ему вот это.
В ладонь Марго скользнул оплетённый тонким узором драгоценных камней перстень.
- Ты ещё и коллекционер?
- Мне изначально не нравилась отведённая Фёдорову роль. Цена получилась заоблачная.
- Что же теперь отказываешься? Безделушка честно заработана.
- Уже нет. Я нарушил договор и как честный человек…
- Обязан жениться?
Вместо ожидаемой растерянности на его лице отразились совсем иные чувства. Боль, отчаяние, решимость. Кажется, так сыграть невозможно. Или возможно?.. Паранойя – серьёзное заболевание.
А потом ей как-то вдруг стали безразличны причины и следствия. Она устала быть собой.
Его губы робко поцеловали ладонь, пропутешествовали вверх по запястью. Коснулись ямочки над ключицей, помедлили, двинулись выше…
Сознание возвращалось временами. Линолеум на полу, тумбочка у зеркала. Душ. Холодное стекло. Разгорячённое нагое тело. Сильное, идеально дополняющее её. Настойчивые губы и руки. Фёдоров, или как там его звали, выкладывался без остатка, как в последний раз.
Она заснула под утро в коконе из его рук. Совершенно обессиленная. Совершенно не в себе.
С рассветом он ушёл тем же путём, через балкон. Осторожно, бесшумно, ловко. Поцеловав на прощание долгим, пронзительным поцелуем.

---

- Знаешь, наверно, мне понравилось, - бросила она небрежно, садясь в машину.
- Что именно? Персонал? Палата?
- Твой новый сюжет. Слегка банально, но что-то в нём есть.
- Думаешь? А я уже хотел от него отказаться.
Помолчали.
- Гоша тоже в теме?
- Немного. Но он настоящий пациент.
- А девицы?
-  Девицы всамделишные.
- М-да. Мальчик и правда умеет казаться привлекательным.
- Несомненно. Ты оценила?
- Конечно. Только случилась недоработка. Он не читал «Террор». И, предположительно, не силён в английском.
- Какой прокол!
- Да уж. Безмолвная появляется в самом начале, на второй или третьей странице. И ужасы приходят вместе с ней. Я специально проверила. А твой протеже её обнаружил примерно на сотой странице.
- Циничная, взрослая, наблюдательная Марго.
Он подтрунивал, ему было весело.
- Как думаешь, стоило с ним переспать?
- Думаю, тебе бы понравилось. Но вряд ли бы получилось. Авария, последствия… сама понимаешь.
- Авария… да, авария – это серьёзно.

---

Какое-то время она стояла в дверном проёме. Наблюдала, как пальцы азартно бьют по клавиатуре, как соболем серебрится густой ёжик волос. Изучала знакомый до мельчайших чёрточек породистый профиль. Затем подошла и разжала кулак. На стол с похоронным звоном упал богато изукрашенный самоцветами перстень.
Он молчал довольно долго. Минуту, а может и две. Ей даже показалось, что он проигнорирует демарш.
- Значит, парень слегка переусердствовал. Что ж, бывает, - его голос звучал чуть напряжённо, но вполне мирно и по-прежнему насмешливо.
- Ты не огорчён?
- Мне вырвать клок из бороды?
- У тебя её нет.
- Полагаю, раз перстень лежит на этом столе, значит всё в порядке.
- Или нет.
- Или нет. Но об этом лучше сказать тебе, а не мне.
Она не отвечала неприлично долго.
- Всё в порядке.
- Ок.
- Нет, не всё, - она внезапно ощетинилась. – Ещё раз посмеешь вплести меня в сюжет, и я уйду. Не к кому-нибудь. Просто уйду. От тебя.
Он обнял её, привлёк к себе на колени, погладил по голове.
- Гоша, Гошенька, ты что? Мне казалось, тебе нравятся безобидные приключения…
- Ещё раз… - она сухо всхлипнула.
- Ну всё, всё, обещаю, больше такое не повторится.
Плотину всё-таки прорвало. Она стучала кулачками ему в грудь, что-то бессвязно выкрикивала сквозь слёзы. Он покаянно кивал, прижимая её к себе, бормотал что-то ласково-утешительное, пока Марго не заснула.

---

Он отнёс её на диван, накрыл пледом. Некоторое время смотрел, как она спит. Беспокойно, постанывая, мотая головой. Маленькая, беззащитная, несчастная.
Вышел в кабинет, прикрыл дверь. Музыка звучала на грани слышимости.

«Жизнь и смерть во мне объявили мне
Так и будешь идти по краю
Между адом земным и раем
Между теми кто жил, кто снится
Путать лица...»

Нащупав в кармане кофты телефон, набрал номер.
На том конце ответили после шестого гудка.
- Где тебя черти носят?
- Я спал.
Голос злой, отрывистый, Марго бы его сейчас не узнала.
- Откатал-таки вольную программу, стахановец? Ну, что ж, молодец. Теперь исчезни. Навсегда, понял?
- А если нет?
- А если нет, придётся от разговора перейти к делу.
- Не пугай. Как ты узнал?
- Она тебя сдала. И перстень мне вернула.
- Второй тебя у родителей ожидает.
- Вот даже как. Щенок, она никогда тебя не выберет. А если выберет, я не позволю.
- Посмотрим.
Короткие гудки. Металлический корпус леденит ухо.

 «Кажется, что всё так близко от тебя и дышит. И дышит...
Кажется, что я смогу достать рукой и выжить.
Кажется, что всё прошло уже давно, я выжжен. Я выжжен...
Кажется, что всё казаться не должно, но слышу. Слышу...»

Мастер хотел помочь Маргарите и, кажется, подвёл её и себя.
Он провёл ладонью по лицу, шумно выдохнул. Щёлкнул мышкой, выключая звук. Достал из ящика стола свеженький, оснащённый печатями больничный бланк и в который уже раз принялся перечитывать косноязычный, казённый текст.

----

Читать другие произведения