Как
часто вам в руки попадают рекламные листовки? Их норовит всучить
студент или бабушка у метро, они постоянно оказываются в вашем почтовом
ящике.
Вы точно знаете - они не содержат никакой полезной информации… или иногда случаются исключения?
Любимому мужу на заметку –
никогда не рассказывай мне
страшилки на сон грядущий.
Они имеют обыкновение сниться.
Листовки летели по Смолвуду не первый день. Влажный ветер кружил их, бросал в лица прохожим, налеплял на стены домов, крыши, окна, на витрину магазинчика штучных товаров. Старый Йоханссон, собирая с прилавка скудные покупки, угрюмо ворчал:
– Только подумай, Ода, они призывают к праведной жизни, а сами так жестоки к лесу! Конечно, я знаю, по их меркам деревья лишены души…
– Говорят, на листовках написано, будто они сделаны из вторичного сырья, – примирительно улыбнулась Одэхингум, старая индианка, владелица магазинчика. – Сама-то я не вижу, зрение уже не то…
– Да если и так, все одно!.. И собирать… кому прикажешь собирать весь этот мусор?! Посмотри, во что они превратили город! Ни одной чистой улицы!
Индианка благодушно кивала, щуря подслеповатые глаза за толстыми линзами очков.
– До завтра, Ода.
-– Береги себя, старый брюзга.
Брякнул колокольчик. Шаркая ногами и не переставая ворчать, старый Йоханссон вышел на улицу.
Казалось, в Смолвуде идет снег. Нежно-зеленый, как стены в том стариковском приюте, в который едва не упек его прошлой весной любимый сынок Яцек. Как бы не так! Рано еще Йоханссону в богадельню, не так уж он стар, еще повоюет. Медленно бредя по улице, он вдавливал тяжелыми ботинками в осеннюю грязь бледно-зеленые, испещренные крупными, легко читаемыми буквами листы. Кажется, весь город уже наизусть знает, что в них написано.
«Скоро, скоро земля содрогнется и настанет тьма. Истлеет, рассыплется в прах все наносное и останется человек нагим и босым, таким, каким создал его Господь. Огонь и ветер станут царствовать на планете, воздух сделается непригоден для дыхания. Три дня и три ночи над миром будут властвовать силы, недоступные разуму человеческому. Каждый, кто узрит эти силы или вдохнет отравленный воздух, умрет на месте. Каждый, кто захочет жизни для себя, и близких своих, и для тварей бессловесных, закроется с ними в доме своем, затворит плотно окна и двери, закроет глаза свои и станет усердно молиться.»
На обороте другим шрифтом, покрупнее:
«Наши святые братия из приюта слепых создали рождественские украшения для ваших домов. Великолепные, наполняющие дома уютом елочные гирлянды. Не пройдите мимо, протяните руку помощи, братия старались для вас, постарайтесь же и вы для них. Купите гирлянды, украсьте дома ваши и да воздастся вам по заслугам. Тьма придет в ваши дома и на ваши улицы, но эти гирлянды подарят вам свет жизни.»
Удивительно нагло, навязчиво и бездарно. Одна сторона посвящена грубому запугиванию, вторая – настырной, бесхитростной рекламе.
И подпись: «Орден спасения мира». Вот так, скромно и без претензий.
Раньше проклятые святоши разбрасывали другие тексты, не столь угрожающие и меркантильные. Призывали к миру и добросердечию, приказывали отринуть все наносное, утверждали, что цивилизация – зло, что необходимо вернуться к природе… Хорошо рассуждать тем, у кого в груди не зашит кардиостимулятор, в глаз не вставлен искусственный хрусталик, а в берцовую кость не вмонтирован удручающих размеров штифт. М-даа.
Светло-зеленый квадратик шлепнул старого Йоханссона по щеке. Не больно, но как-то… унизительно. Поймать бы одного из распространителей и отлупить как следует. Старик выругался сквозь зубы и скомкал ненавистную бумажку.
--
По дороге в супермаркет Whole Foods он заглянул к пастору. Небольшой опрятный домик стоял на отшибе, хозяин подстригал живую изгородь возле крыльца.
– Отец Эрнст, добрый день!
– И вам, мистер Йоханссон. Рад видеть вас в добром здравии. Не хотите ли чашку чаю?
– Благодарю, не откажусь.
Невысокий щуплый пастор снял и аккуратно сложил фартук и перчатки, убрал в специальный ящичек ножницы и пригласил гостя в дом. Поставил чайник, извлек из холодильника кусок яблочного пирога, накрыл на стол.
– Прохладно сегодня, не находите?
Смущенно кашлянув, Йоханссон поерзал на стуле.
– Да, не жарко. Отец Эрнст… я давно не появлялся в церкви…
– Церковь всегда ждет вас, мой друг.
– Да… да. Отец Эрнст… скажите, вы причастны к этому… – старик неопределенно махнул рукой.
– О, вы о листовках… - добродушный пастор слегка нахмурился. – И да, и нет. Сверху пришла директива «не мешать». Хотя, по совести сказать, тексты не совсем соответствуют канону.
– Не совсем соответствуют?
– По совести сказать, совсем не соответствуют. Откровенная ересь, если честно.
– Вот даже как…
Пастор вздохнул и пригладил редкие седые волосы на затылке.
– Да… так. Как и последняя проповедь, что мне прислали.
– О чем же в ней говорится?
– Да примерно о том же. Общий смысл такой – если поднимется ветер, небо потемнеет, а земля задрожит под ногами, следует немедленно запереть все двери, занавесить окна, а щели тщательно законопатить. Молиться три дня и три ночи и только по прошествии этого времени выглядывать на улицу. Инструкция по выживанию, а не проповедь.
– Что за…
– Не судите, да не судимы будете. Кто знает, быть может, им там, наверху, виднее, что правда, а что ложь, – вздохнул пастор, отводя глаза.
Маленькая Эппл скакала вокруг матери, хватая ее то за одну руку, то за другую:
– Мама, снег! Смотри, снег идет!
– Это не снег, милая, это бумажки.
– Все равно они как снег. Зеленый, весенний снег!
Миссис Хант с улыбкой смотрела на дочь. Живые, озорные глаза, белые зубки, блестящие темные кудряшки выбились из-под яркой розовой шапочки.
– До весны еще далеко, Яблочко. Скоро выпадет настоящий снег. Может, мы даже поиграем в снежки…
– А сейчас… сейчас мы можем поиграть?
– Не получится, малыш. Сейчас мы с тобой заглянем в Whole Foods, купим вкусненького и вернемся домой, ждать папу.
– Ис-т-ле-ет, рас-сыпле-тся… мама, что это?
– Милая, не читай, - миссис Хант отобрала у дочери листовку. – Люди всякое пишут… Бог с ними.
…Йоханссон часто забредал в Whole Foods. Не для того, чтобы что-то купить, слишком уж тут дорого. Просто потолкаться среди нарядно одетой, озабоченной покупками и домашними делами толпы. Поглазеть на красивые витрины, провести рукой по шершавому дереву прилавков, услышать разнообразные запахи и звуки. Ощутить жизнь.
Выложенные на видном месте гирлянды, якобы сделанные слепыми из приюта, выглядели, мягко говоря, не привлекательно. Иссиня-черные круглые лампочки на зеленом витом шнуре. В наш-то век сверхтехнологий!.. Старик повертел одну в руках и положил на место.
– Мистер, разве вам не жалко этих несчастных? Купите гирлянду, она украсит ваше жилище! Стоит сущие копейки!
Продавец старался изо всех сил, будто за продажу столь непритязательного товара ему пообещали двойную премию. Йоханссон брезгливо поморщился.
– Мне кажется они такие… сказочные, – раздался откуда-то снизу детский голосок. – Может, они будут светиться темно-зеленым, как огни эльфов.
Девочка заглядывала ему в лицо снизу вверх огромными, цвета горького шоколада глазами.
– Думаешь?
– Конечно. Смотрите, моя мама купила целых две!
– Советуешь взять?
Она уверенно кивнула, и он почему-то не смог противиться. Чертыхаясь, заплатил в кассе и направился к выходу.
---
На мокрую от дождя дверь, прямо возле ручки, налипла листовка. Какой дурак сказал, что зеленый цвет успокаивает?! Йоханссон в гневе сжал кулак, привычно комкая тонкий бумажный лист. С кряхтением нагнулся, достал из-под коврика ключ.
Дома выяснилось, что обитатели приюта не только слепы, но и криворуки. Гирлянда не горела. Он покрутил ее так и эдак, выключил и снова включил. Хотел выбросить в мусор, но затем передумал. Игрушек-то нет, Яцек забрал все до единой, когда уезжал. Йоханссон, бормоча проклятия, взгромоздился на табурет, достал из шкафчика над раковиной пыльную искусственную елку, встряхнул, небрежно обмотал длинной гирляндой. Водрузил на стол в центре комнаты. Вот он, итог более чем шестидесятилетней жизни.
Вспомнились стеклянные шары, расписанные покойной женой, сделанный из настоящих перьев снегирь, снеговик из ваты… Йоханссон тряхнул головой. Ладно, что ж теперь… Внуков бы повидать когда-нибудь…
Индейку и клюквенный соус принесла сердобольная Ханна, мать маленькой Эппл, той самой, что уговорила его купить в Whole Foods никчемную гирлянду. Молодая женщина достала посуду, ловко накрыла на стол. Не спрашивая о сыне с невесткой, присела рядом, налила в две рюмки можжевеловой настойки собственного изготовления. С сочувствием кивнула на «украшенную» елку:
– Не горит?
– Нет.
– И у нас. Обе. Представляете? Яблочко упросила не выкидывать, так и висят. Одна на двери, на еловой ветке, вторая у нее в спальне.
– Ну… помогли людям, – неопределенно пожал плечами Йоханссон. Можжевеловка и индейка настроили его на благодушный лад, ворчать в кои-то веки не хотелось.
---
Любимому мужу на заметку –
никогда не рассказывай мне
страшилки на сон грядущий.
Они имеют обыкновение сниться.
Листовки летели по Смолвуду не первый день. Влажный ветер кружил их, бросал в лица прохожим, налеплял на стены домов, крыши, окна, на витрину магазинчика штучных товаров. Старый Йоханссон, собирая с прилавка скудные покупки, угрюмо ворчал:
– Только подумай, Ода, они призывают к праведной жизни, а сами так жестоки к лесу! Конечно, я знаю, по их меркам деревья лишены души…
– Говорят, на листовках написано, будто они сделаны из вторичного сырья, – примирительно улыбнулась Одэхингум, старая индианка, владелица магазинчика. – Сама-то я не вижу, зрение уже не то…
– Да если и так, все одно!.. И собирать… кому прикажешь собирать весь этот мусор?! Посмотри, во что они превратили город! Ни одной чистой улицы!
Индианка благодушно кивала, щуря подслеповатые глаза за толстыми линзами очков.
– До завтра, Ода.
-– Береги себя, старый брюзга.
Брякнул колокольчик. Шаркая ногами и не переставая ворчать, старый Йоханссон вышел на улицу.
Казалось, в Смолвуде идет снег. Нежно-зеленый, как стены в том стариковском приюте, в который едва не упек его прошлой весной любимый сынок Яцек. Как бы не так! Рано еще Йоханссону в богадельню, не так уж он стар, еще повоюет. Медленно бредя по улице, он вдавливал тяжелыми ботинками в осеннюю грязь бледно-зеленые, испещренные крупными, легко читаемыми буквами листы. Кажется, весь город уже наизусть знает, что в них написано.
«Скоро, скоро земля содрогнется и настанет тьма. Истлеет, рассыплется в прах все наносное и останется человек нагим и босым, таким, каким создал его Господь. Огонь и ветер станут царствовать на планете, воздух сделается непригоден для дыхания. Три дня и три ночи над миром будут властвовать силы, недоступные разуму человеческому. Каждый, кто узрит эти силы или вдохнет отравленный воздух, умрет на месте. Каждый, кто захочет жизни для себя, и близких своих, и для тварей бессловесных, закроется с ними в доме своем, затворит плотно окна и двери, закроет глаза свои и станет усердно молиться.»
На обороте другим шрифтом, покрупнее:
«Наши святые братия из приюта слепых создали рождественские украшения для ваших домов. Великолепные, наполняющие дома уютом елочные гирлянды. Не пройдите мимо, протяните руку помощи, братия старались для вас, постарайтесь же и вы для них. Купите гирлянды, украсьте дома ваши и да воздастся вам по заслугам. Тьма придет в ваши дома и на ваши улицы, но эти гирлянды подарят вам свет жизни.»
Удивительно нагло, навязчиво и бездарно. Одна сторона посвящена грубому запугиванию, вторая – настырной, бесхитростной рекламе.
И подпись: «Орден спасения мира». Вот так, скромно и без претензий.
Раньше проклятые святоши разбрасывали другие тексты, не столь угрожающие и меркантильные. Призывали к миру и добросердечию, приказывали отринуть все наносное, утверждали, что цивилизация – зло, что необходимо вернуться к природе… Хорошо рассуждать тем, у кого в груди не зашит кардиостимулятор, в глаз не вставлен искусственный хрусталик, а в берцовую кость не вмонтирован удручающих размеров штифт. М-даа.
Светло-зеленый квадратик шлепнул старого Йоханссона по щеке. Не больно, но как-то… унизительно. Поймать бы одного из распространителей и отлупить как следует. Старик выругался сквозь зубы и скомкал ненавистную бумажку.
--
По дороге в супермаркет Whole Foods он заглянул к пастору. Небольшой опрятный домик стоял на отшибе, хозяин подстригал живую изгородь возле крыльца.
– Отец Эрнст, добрый день!
– И вам, мистер Йоханссон. Рад видеть вас в добром здравии. Не хотите ли чашку чаю?
– Благодарю, не откажусь.
Невысокий щуплый пастор снял и аккуратно сложил фартук и перчатки, убрал в специальный ящичек ножницы и пригласил гостя в дом. Поставил чайник, извлек из холодильника кусок яблочного пирога, накрыл на стол.
– Прохладно сегодня, не находите?
Смущенно кашлянув, Йоханссон поерзал на стуле.
– Да, не жарко. Отец Эрнст… я давно не появлялся в церкви…
– Церковь всегда ждет вас, мой друг.
– Да… да. Отец Эрнст… скажите, вы причастны к этому… – старик неопределенно махнул рукой.
– О, вы о листовках… - добродушный пастор слегка нахмурился. – И да, и нет. Сверху пришла директива «не мешать». Хотя, по совести сказать, тексты не совсем соответствуют канону.
– Не совсем соответствуют?
– По совести сказать, совсем не соответствуют. Откровенная ересь, если честно.
– Вот даже как…
Пастор вздохнул и пригладил редкие седые волосы на затылке.
– Да… так. Как и последняя проповедь, что мне прислали.
– О чем же в ней говорится?
– Да примерно о том же. Общий смысл такой – если поднимется ветер, небо потемнеет, а земля задрожит под ногами, следует немедленно запереть все двери, занавесить окна, а щели тщательно законопатить. Молиться три дня и три ночи и только по прошествии этого времени выглядывать на улицу. Инструкция по выживанию, а не проповедь.
– Что за…
– Не судите, да не судимы будете. Кто знает, быть может, им там, наверху, виднее, что правда, а что ложь, – вздохнул пастор, отводя глаза.
Маленькая Эппл скакала вокруг матери, хватая ее то за одну руку, то за другую:
– Мама, снег! Смотри, снег идет!
– Это не снег, милая, это бумажки.
– Все равно они как снег. Зеленый, весенний снег!
Миссис Хант с улыбкой смотрела на дочь. Живые, озорные глаза, белые зубки, блестящие темные кудряшки выбились из-под яркой розовой шапочки.
– До весны еще далеко, Яблочко. Скоро выпадет настоящий снег. Может, мы даже поиграем в снежки…
– А сейчас… сейчас мы можем поиграть?
– Не получится, малыш. Сейчас мы с тобой заглянем в Whole Foods, купим вкусненького и вернемся домой, ждать папу.
– Ис-т-ле-ет, рас-сыпле-тся… мама, что это?
– Милая, не читай, - миссис Хант отобрала у дочери листовку. – Люди всякое пишут… Бог с ними.
…Йоханссон часто забредал в Whole Foods. Не для того, чтобы что-то купить, слишком уж тут дорого. Просто потолкаться среди нарядно одетой, озабоченной покупками и домашними делами толпы. Поглазеть на красивые витрины, провести рукой по шершавому дереву прилавков, услышать разнообразные запахи и звуки. Ощутить жизнь.
Выложенные на видном месте гирлянды, якобы сделанные слепыми из приюта, выглядели, мягко говоря, не привлекательно. Иссиня-черные круглые лампочки на зеленом витом шнуре. В наш-то век сверхтехнологий!.. Старик повертел одну в руках и положил на место.
– Мистер, разве вам не жалко этих несчастных? Купите гирлянду, она украсит ваше жилище! Стоит сущие копейки!
Продавец старался изо всех сил, будто за продажу столь непритязательного товара ему пообещали двойную премию. Йоханссон брезгливо поморщился.
– Мне кажется они такие… сказочные, – раздался откуда-то снизу детский голосок. – Может, они будут светиться темно-зеленым, как огни эльфов.
Девочка заглядывала ему в лицо снизу вверх огромными, цвета горького шоколада глазами.
– Думаешь?
– Конечно. Смотрите, моя мама купила целых две!
– Советуешь взять?
Она уверенно кивнула, и он почему-то не смог противиться. Чертыхаясь, заплатил в кассе и направился к выходу.
---
На мокрую от дождя дверь, прямо возле ручки, налипла листовка. Какой дурак сказал, что зеленый цвет успокаивает?! Йоханссон в гневе сжал кулак, привычно комкая тонкий бумажный лист. С кряхтением нагнулся, достал из-под коврика ключ.
Дома выяснилось, что обитатели приюта не только слепы, но и криворуки. Гирлянда не горела. Он покрутил ее так и эдак, выключил и снова включил. Хотел выбросить в мусор, но затем передумал. Игрушек-то нет, Яцек забрал все до единой, когда уезжал. Йоханссон, бормоча проклятия, взгромоздился на табурет, достал из шкафчика над раковиной пыльную искусственную елку, встряхнул, небрежно обмотал длинной гирляндой. Водрузил на стол в центре комнаты. Вот он, итог более чем шестидесятилетней жизни.
Вспомнились стеклянные шары, расписанные покойной женой, сделанный из настоящих перьев снегирь, снеговик из ваты… Йоханссон тряхнул головой. Ладно, что ж теперь… Внуков бы повидать когда-нибудь…
Индейку и клюквенный соус принесла сердобольная Ханна, мать маленькой Эппл, той самой, что уговорила его купить в Whole Foods никчемную гирлянду. Молодая женщина достала посуду, ловко накрыла на стол. Не спрашивая о сыне с невесткой, присела рядом, налила в две рюмки можжевеловой настойки собственного изготовления. С сочувствием кивнула на «украшенную» елку:
– Не горит?
– Нет.
– И у нас. Обе. Представляете? Яблочко упросила не выкидывать, так и висят. Одна на двери, на еловой ветке, вторая у нее в спальне.
– Ну… помогли людям, – неопределенно пожал плечами Йоханссон. Можжевеловка и индейка настроили его на благодушный лад, ворчать в кои-то веки не хотелось.
---
На рассвете он проснулся в поту. Обычный кошмар, ничего нового. Перед глазами все еще как живое стояло желтокожее, перемазанное кровью, почти детское лицо. Огромная каска, слезы в похожих на маслины, темных глазах. В ушах звучал без конца повторяемый вопрос на непонятном, птичьем языке. Несмотря на прошедшие сорок лет, смысл вопроса ни тогда, ни теперь не вызывал сомнений. «За что?!». Ничего личного, парень. Это война…
Ныла нога, ощущалось сердце. Старость, что и говори, не радость.
Он поднялся, постанывая. В зыбких утренних сумерках доплелся до кухни, сварил кофе. Живущий через два дома хаски надрывно взвыл, кто-то басовитый из дальних домов подхватил песню. Больше не уснуть. Самое время заняться воспоминаниями. Кряхтя, Йоханссон достал из ящика две стопки писем, перевязанных пожелтевшими от времени лентами, две тетради, карандаш. Водрузил на нос старые, перемотанные изолентой очки. Включил тусклую медную лампу. У него, как у русского писателя Толстого, жизнь делится на мир и войну. Некоторое время он раздумывал. Наконец, отложил в сторону одну из тетрадей и открыл другую. Сегодня день войны.
Погода менялась, крупные капли стукались о стекло и витиеватыми дорожками сбегали вниз, мимо окна летели коричневые листья и бесконечные листовки. Хаски не унимался, четвероногие собратья вторили ему на разные голоса. Часа через два Йоханссон оторвался от тетради, с наслаждением потянулся. Отхлебнул из кружки остывший кофе, бросил взгляд на часы и снова выглянул в окно. Пора бы уже солнцу подняться, а такое впечатление, что стало еще темнее. Кусты жимолости словно растворились во мраке, небо приобрело угрожающий графитовый оттенок. Не нагрянул бы ураган…
Что там обещают с погодой?
Он долго крутил ручку настройки, но так ничего и не добился. Свистящий шум и шипение, больше ничего. Странно.
Позвонить что ли Ханне? Она всегда в курсе прогноза.
В трубке царила могильная тишина. Авария на линии, ничего страшного, такое случалось и раньше.
В окно ударил порыв шквалистого ветра. Стекло затрещало, но выдержало. Грохнуло и вспыхнуло, пол под ногами качнулся. Сработали инстинкты, Йоханссон мгновенно очутился под столом. Постарался занять как можно меньше места и прикрыл голову руками.
Дом снова ощутимо тряхнуло, лампа под медным абажуром вспыхнула и погасла. Наступила кромешная тьма. Старик выждал минут пять. Ни на что не надеясь, выбрался из-под стола, пощелкал выключателем. Пошарил в ящике, откопал среди ненужного хлама свечу и спички. Чиркнул о коробок. Неверное, синеватое пламя вспыхнуло на секунду и тотчас угасло. То же произошло и со второй спичкой. И с пятой. Чертыхнувшись, он бросил коробок обратно в ящик, промахнулся.
«Тьма придет в ваши дома и на ваши улицы, но эти гирлянды подарят вам свет жизни.»
Йохансон машинально глянул в сторону стола. Разумеется, гирлянда по прежнему не горела, но… в угольно-черной тьме дома она оказалась единственным видимым предметом. И от нее исходило… спокойствие. Присев к столу, он уставился на нанизанные на витой провод шарики. Осторожно потрогал пальцем. Ничего особенного. Гладкие, прохладные… никакие.
Минута… две… десять… по кухне поплыл едва уловимый запах протухших яиц. Секунду старик не шевелился. Затем в панике вскочил, ударился головой о шкаф, подбежал к раковине, содрал с вешалки полотенца и еще какие-то тряпки, сунул под кран. Метнулся к окну, принялся затыкать влажными полотенцами щели по периметру. Задернул шторы.
Еще двери, основная и черного входа. И окна второго этажа.
«…Скоро, скоро земля содрогнется и настанет тьма… Огонь и ветер станут царствовать на планете, воздух сделается не пригоден для дыхания... Каждый, кто… вдохнет отравленный воздух, умрет на месте.»
Вроде все. Обессиленный, хрипло дыша, он привалился плечом к стене. Дом большой, воздуху хватит надолго. Хорошо.
За окном по-прежнему бушевала стихия, а вот собаки смолкли, все как одна. Непреодолимо сильно хотелось вернулся на первый этаж. На кухню. Подойти к столу. Дотронуться до дурацкой гирлянды. Сидеть, не выпуская ее из рук. Глупость какая!
Ругая себя последними словами, он медленно спустился вниз. Еще раз проверил окна и двери, прошелся по комнатам. Не спеша вернулся на кухню. Дотянувшись до чайника, сделал несколько глотков. Пол вновь содрогнулся, старик уцепился за столешницу… за елку… за гирлянду. Как-то незаметно для себя очутился за столом, уронил голову на руки с крепко зажатыми стеклянными шариками, закрыл глаза.
---
Очнулся он в полной, совершенно обморочной тишине. Неловко пошевелился и почувствовал, как с него в буквальном смысле осыпается одежда. Брюки и рубашка почти целиком превратились в мелкодисперсную пыль, осталась только редкая основа из ниток. Наручные часы исчезли вместе с пластиковым ремешком, от ботинок уцелела только верхняя часть.
– А врали, что подметки из каучука… – пробормотал Йоханссон, начиная догадываться, что к чему.
«…Истлеет, рассыплется в прах все наносное и останется человек нагим и босым, таким, каким создал его Господь...»
На всякий случай принюхался. Вроде ничем не пахнет.
Трясущимися руками ощупал надежный дубовый стол. Горстки праха на месте веселеньких пластиковых мисочек, что когда-то давно подарила невестка, и искусственной елки. А вот стеклянная сахарница уцелела. Как и льняная скатерть. Не выпуская из рук гирлянды, он добрался до книжных полок. Так и есть, бумажные издания в порядке, а вот электронная книжка, шикарный подарок в честь выхода на пенсию, исчезла. Нашелся только густо запорошенный пылью кожаный футляр и несколько деталек сложной формы. Значит, все изготовленное из натуральных материалов, кожи, дерева, металла, осталось, а всякие пластики и синтетические ткани рассыпались в труху? Занятно.
Дом снова тряхнуло, но совсем слабо. Приглушенные шторами, сверкнули одна за другой три зеленоватые вспышки.
Черт. Х-холодно. Он нащупал в шкафу что-то длинное, то ли занавеску, то ли покрывало, закутался с головой. Паника паникой, а жить как-то надо.
---
В мертвом холодильнике что-то, предположительно вареная колбаса в обертке, превратилось в осклизлый, странно пахнущий конгломерат. Йоханссон поморщился и брезгливо вытер пальцы об импровизированную одежду. Уцелели сыр, два пончика, упаковка жареной картошки и немного вчерашней индейки, принесенной заботливой Ханной. Не подумав, он отхлебнул из банки с колой и долго отплевывался. Жидкий вариант порошка по вкусу напоминал растворенный в воде пепел.
«Три дня и три ночи над миром будут властвовать силы, недоступные разуму человеческому. Каждый, кто захочет жизни для себя, и близких своих, и для тварей бессловесных, закроется с ними в доме своем, затворит плотно окна и двери, закроет глаза свои и станет усердно молиться.»
Три дня… а что дальше? Жизнь? Конец света? Суд Божий? Отпущение грехов? Или результат будет зависеть от того, сколь усердно станут молиться люди?! Листовки ни словом не упоминали о будущем. Лаконичная инструкция на три дня вперед и… все.
Доказывает ли случившееся, что Бог существует? Что он долго наблюдал, а теперь принял деятельное участие? Или нет?
Одно ясно, если то, что происходит здесь и сейчас в маленьком Смолвуде, происходит по всей планете, жизнь изменится кардинально и не в лучшую сторону.
----
Сколько прошло времени? Час, три, сутки?
Несколько раз он просыпался в кромешной тьме. Несколько раз обходил дом, проверял, не появились ли где щели. Пил из чайника, уничтожил всю еду, нашел шерстяные носки и относительно целые мокасины.
Паника переросла в отупение, периоды бодрствования становились все короче.
---
…Серый, неуверенный свет сочился сквозь плотные шторы. Что сейчас, утро, день, вечер? Тело затекло от неудобной позы. Йоханссон с трудом выпрямился и понял, что ослеп на один глаз. На тот, в котором заботливые врачи лет пять назад поменяли хрусталик. Старик разжал руку и выронил на стол гирлянду. Ощущение, что он не проживет без нее и минуты пропало. Перед ним снова лежала обычная, ничем не примечательная, никчемная, некрасивая, не слишком умело сделанная вещь.
Йоханссон поднялся из-за стола, скривился от боли в ноге, огляделся. Кухня выглядела, как после пожара. Угольно-черный порошок на столе, полу, полках, даже на стенах и потолке. Много предметов исчезло, большая часть оставшихся пришла в полную негодность.
Пошатываясь и щурясь от яркого света, он вышел на порог. Серое, затянутое тучами небо, мокрые, давно сбросившие листву деревья. Интересно, пережили ли они трехдневное светопреставление?.. Жирная на вид, черная грязь повсюду… крошечный трупик мыши-полевки на дорожке.
На крыльце соседнего дома теснилось, завернутое в какие-то тряпки, семейство Хантов. Маленькая Эппл, ее отец, мать и совершенно ошалевшая кошка Джуди. Старик подошел к девочке и поклонился:
– Ты спасла мне жизнь, маленькая мисс.
Глаза ребенка удивленно распахнулись.
– Что вы такое говорите, мистер Йоханссон? – изумилась Ханна.
– Ваша дочь уговорила меня купить гирлянду.
– О, вы тоже почувствовали, что в ней спасение? Мы обмотались обеими, когда все началось, так и сидели, связанные…
– Точно, – смущенно кивнул мистер Хант. – И Джуди не слезала с колен. Обычно-то ее не дозовешься…
– Миссис Хант… Ханна… – через силу выговорил Йоханссон, – нужно посмотреть, как там остальные. Думаю, будет лучше, если вы с Эппл останетесь дома.
Она взглянула на него темными как у дочери, тревожными глазами, спросила мужа:
– Джон? Ты тоже так думаешь?
Мистер Хант обвел взглядом изменившуюся улицу, кашлянул и кивнул:
– Да, так будет лучше, милая. Поищите вдвоем с Эппл, вдруг в доме осталась какая-нибудь одежда и съестное. Они нам понадобятся.
– Но мам!..
– Конечно, конечно, пойдем, Яблочко.
Миссис Хант обняла дочь и увлекла ее за собой обратно в дом.
---
Заглядывать к старику Биллу не стоит, это он знал точно. Если вместо кардиостимулятора у вас в груди оказывается горстка черного порошка… ничего хорошего ждать не приходится.
Дом Ходжессонов… боги. В том году семейная чета поменяла чугунные водопроводные трубы на эти, новомодные, пластиковые. Видимо, хозяева держались, пока вода не поднялась выше окон второго этажа, а потом... Первым они нашли Мистера Ходжессона. Припорошенный угольно-черной пылью он плавал лицом вниз в огромной луже, что образовалась на месте сада. Миссис Ходжессон лежала внутри, возле закрытого, но разбитого окна. Руки в порезах, лицо искажено гримасой ужаса. Задохнулась она или утонула, выяснять никому не захотелось.
Пес Райтов, Свифт, издох возле конуры, буквально в пятидесяти шагах от дома. Глаза полны мУки, горло в крови, язык вывалился из пасти. Перед смертью несчастный бульдог рвался с цепи, пытался то ли убежать, то ли искать помощи у хозяев. Опасаясь худшего, Йоханссон робко постучал в дверь. Ему открыли почти мгновенно.
Брат и сестра, завернутые на манер римских патрициев в шерстяные пледы, испуганно выглянули наружу:
– Добрый… день, соседи. Все закончилось?
– Надеемся, – вздохнул мистер Хант.
– Хорошо бы…
– Как тихо, Джи! Слышишь? Никаких птиц, собаки не лают… – она осеклась, заметив, наконец, Свифта. – Боже!..
– Он так кричал… как человек, – вздохнул ее брат. – Я не рискнул открыть дверь, боялся, что все мы…
Мисс Райт расплакалась.
– Джером, Лайза… мы хотим обойти дома и найти тех, кто выжил. Вы нам поможете? – смущенно кашлянул Йоханссон.
---
Их набралось человек пятьдесят. Испуганных, недоумевающих, нелепо одетых, не представляющих, как жить дальше. Всего пятьдесят человек, четыре кота, две собаки, один попугай и несколько карликовых кроликов.
Два коттеджа во время землетрясения съехали в овраг и погребли своих хозяев под обломками. В один дом попала молния и он сгорел, несмотря на проливной дождь. Некоторые жители городка, очевидно, не придали значения запаху и не заткнули щели в дверях и окнах…
Самое страшное, не выжил никто из тех, у кого дома не оказалось сделанной руками слепых гирлянды. Таких оказалось большинство.
Домик пастора вроде бы уцелел. По-прежнему опрятный и аккуратный, с недавно выкрашенными стенами, он по-прежнему возвышался на холме. Только выглядел отчего-то покинутым.
«Только не отец Эрнст! С божиим человеком не могло произойти ничего дурного, – не веря себе, тихо бормотал Йоханссон. – Он всегда был добр к нам, помогал, чем мог, не нарушал обеты… Уж если я уцелел…»
Дверь оказалась заперта изнутри, на стук и колокольчик никто не отзывался. Старая индианка Одэхингум, завернутая в живописное пончо, обогнула дом и тихо вскрикнула. Йоханссон подковылял к ней и увидел трещину, змеящуюся от самой крыши до фундамента. Пастора, крепко сжимающего в руке крест и обмотанного гирляндами, нашли в ванной комнате. Трещина не оставила ему шансов.
---
…– Горд собой?
– Слушай, вот чего ты прикопался?! Проблему решать надо было? Надо. В кратчайшие сроки? В кратчайшие. С затратой минимума ресурсов? Да. Все пункты выполнены, чего еще?!
– Раздолбай, – печально констатировал Второй.
– Зато ты – образец для подражания.
Собеседник неслышно вздохнул. Воцарилась пауза длиной в оборот корабля.
– Пока ситуация не стала критичной, я старался давать советы. Прислушался к ним хоть кто-нибудь? Нет! – Не выдержав тишины, задиристо прошипел Первый и уже тише добавил: – И это… положим, те, кто посообразительнее, выжили.
– Те, что порелигиознее, хочешь сказать?
– Религия – опиум, они сами сказали! Да какая разница? Сказано было, купите гирлянды, они вас спасут. Почему бы не прислушаться к доброму совету?
– Лампочки, которые не горят… М-даа… Почему не шарики, не мишуру? Ты бы оставил в жилом водоеме предмет, который не функционирует как надо или отправил бы его в утилизатор? Впрочем, да, кого я спрашиваю. Ты бы не отправил. И еще. Ты не задумывался, может, им слишком часто предлагали гирлянды и многое другое? Так часто, что они привыкли не слышать этих предложений? – укоризненно моргнул голыми веками Второй. – Ладно, с так называемыми разумными все более-менее понятно, но эти… как их… твари бессловесные? Они-то чем провинились?
– Ч-чешуехвостый… Слушай, было ясно сказано: «Каждый, кто захочет жизни для себя, и близких своих, и для тварей бессловесных, закроется с ними в доме своем, затворит плотно окна и двери, закроет глаза свои и станет усердно молиться.» Ну, молиться, положим, не обязательно, если только так, для собственного успокоения. Но закрыться-то что помешало? С тварями? И гирляндами?
– Может, они не поняли? Или не поверили?
– Может. По любому, есть специальные дома, коровники там… зоопарки… зверофермы. В них эти… твари, которые бессловесные, частично выжили. А остальные… Ну, не судьба. А так называемые разумные… Станут ближе к природе, заделаются на сотню-другую лет веганами. Это ж по любому лучше, чем ласты склеить? В конце концов, может, поумнеют в стрессовой ситуации. Опять же, перенаселение им теперь не грозит.
– Это точно. А такое понятие, как экология тебе знакомо?
– Шутишь?!
– С тобой никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Так вот, ты эту самую экологию только что загубил. Разрушил почти все экосистемы планеты, уничтожил большинство видов живых существ…
– Да затопило выше ушей! – взорвался Первый. – Каждый раз одно и тоже. Знай, затыкай дыры, штопай прорехи, из чешуи выпрыгивай! Без смены и отдыха, между прочим. И что в результате? Ты же и виноват!
– Согласно инструкции – нет. Только тебе самому…
– Ч-чешуехвостый! Поду-умаешь, какой правильный! В следующий раз сам будешь решать проблемы. Как ты любишь, методом отделения соли от сахара… Если успеешь.
– Успею.
– Все может быть… – Первый с хрустом потянулся. – Слушай, умник, хватит воспитывать, по любому дело сделано, ничего не исправить. Поделись лучше жукокрылами, а то сам жрешь горстями, а мне даже не предложил. Я, между прочим, с дежурства!
----
Читать другие произведения
Комментариев нет:
Отправить комментарий